Array Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2005 № 01

7 апреля, воскресенье.В последней «Литгазете» напечатано открытое письмо Лимонова к министру культуры Швыдкому. Если уж кому-либо и завидовать из современных русских писателей — то Лимонову; какой талант, какая ярость, какая открытость и какая судьба. Письмо яростное и точное. Гениальность Эдуарда Вениаминовича выразилась уже и в том, что он своей мишенью выбрал Швыдкого. Для министра это очень неприятный текст. Он открывается обращением: «Уважаемый господин Министр культуры!» О сути, в чем его обвиняют, я не пишу, для меня новое — только одно: «попытка организации вооруженного формирования, чтобы потом вторгнуться в республику Казахстан». Глупость все это. Но вот потрясающие последние пассажи этого письма. «Я понимаю, — пишет Лимонов, — что идеалом писателя для российского государства образца 2002 года служит Жванецкий, а его украденный джип — потеря для культуры России, но я хочу, чтобы Министерство и Вы лично предприняли усилия для моего освобождения».

Стиль самодостаточного писателя — умение говорить с властителями мира на равных. По крайней мере, у писателя больше шансов остаться в энциклопедии и уж особенно в памяти народной, чем у телевизионного ведущего и послушного министра.

«Прошу Вас обратиться к президенту Путину, к господину Патрушеву и господину Устинову и как министр культуры объяснить им… Объясните Вашим товарищам министрам, господин Министр, что я не Жванецкий, что меня будут изучать в школе и университетах рядом с Хлебниковым и Достоевским». Браво! Господин министр теперь узнал, что его обязанность не просто тусоваться и заботиться о канале «Культура» — он, голубчик, отвечает не только за библиотеки и кинотеатры, но и за всю культуру.

8 апреля, понедельник.Вечером немного посидел над «Сказками» и читал переписку Фадеева. Мы, конечно, выпустили грандиозную книгу, здесь не только новый Фадеев, но и новая русская литература. Писатели, даже самого первого ряда, поразительно и грандиозно чего-то все время просят у своего принципала. Огромное впечатление на меня произвело письмо Пастернака:

«…Два года тому назад издательство „Искусство“ заключило со мной договор на выпуск собрания моих шекспировских переводов. Если это возможно, мне хотелось бы, чтобы они их все-таки издали, и 30 тыс(яч) недоплаченных, которые я бы получил при выходе собрания. Сейчас я для Детгиза перевел „Короля Лира“. Может быть, они включили бы его в собрание» (260,1).

Дальше — больше.

«По поводу того же автора в Гослитиздате. У них после ухода Чагина осталась неизданной хроника „Король Генрих Четвертый“. По-моему, это первый раз, что Фальстаф понятен и смешон — спроси Маршака, он однажды слышал отрывки в ВТО. Мне очень бы хотелось, чтобы они издали перевод. Он оплачен и пропадает у них в рукописи. Кроме того, если бы работа оказалась удовлетворительной, не приобрел ли бы Головенченко и не издал ли бы только что сделанного „Короля Лира“?» (260,2).

Я, конечно, очень люблю Пастернака. Но каким он умудряется быть разным! Завтра обязательно эти письма почитаю ребятам. В искусство писателя, видимо, входит и искусство просить.

«У меня нет никаких притязаний на вновь вводимые высшие тарифы. Я не Сельвинский, не Твардовский, не Лозинский и не Маршак. Но в пределе старых расценок, остающихся для большей части членов Союза, мне бы хотелось, выражаясь высоким слогом, видеть плоды своих трудов напечатанными и извлекать из них пользу. Все это, разумеется, если ты считаешь эти пожелания справедливыми и они не противоречат твоим убеждениям» (260,3).

К Пастернаку я еще, видимо, вернусь по мере пролистывания книжки.

Доблестные писатели самого первого ряда отчаянно славят«Молодую гвардию». Конечно, в этом есть некоторая магия времени, но большим писателям ясно, что не все главы там написаны одинаково равноценно. Масса и скучнятины, и вещей служебных. Ну, и опятьПастернак, Сталин уже умер. Но ничего не предвещает изменения в режиме и в положении Фадеева.

Впрочем, писатели — существа странные, это талантливейшие самопровокаторы. Они, как актеры, возбуждают к себе любовь, перед тем как выйти на сцену, чтобы провести сцену с Офелией.

«Дорогой Саша!

Когда я прочел в „Правде“ твою статью „О гуманизме Сталина“, мне захотелось написать тебе. Мне подумалось, что облегчение от чувств, теснящихся во мне всю последнюю неделю, я мог бы найти в письме к тебе.

Как поразительна была сломившая все границы очевидность этого величия и его необозримость! Это тело в гробу с такими исполненными мысли и впервые отдыхающими руками вдруг покинуло рамки отдельного явления и заняло место какого-то как бы олицетворенного начала, широчайшей общности, рядом с могуществом смерти и музыки, могуществом подытожившего себя века и могуществом пришедшего ко гробу народа». (284,1).