Array Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2005 № 01

Запомнилась мне одна последняя фраза из выступления <���Г. С.> Клычкова о том, что Клюев, Есенин и его отец — были поэтами честными и все их слова — абсолютно чистые. Во многих выступлениях наших присяжных от литературы не хватало чистоты. От многих исходил запах казенного дома… И уж когда под занавес кто-то из них во весь голос заявил, что Клюева мы будем поверять Маяковским, тут мне стало не по себе. Мне как-то и Клюева самого стало очень жаль, и Вас, Ваш бескорыстный энтузиазм и любовь, и слова Георгия Васильевича, переданные Вами, показались мне какими-то совсем нелепыми в этом собрании… Быть может, я всё преувеличиваю, не всё понимаю и не так, но отделаться от этого осадка, от этой горечи не могу… Долго еще, очень долго Клюеву придется ждать, когда его признают пророком в своем отечестве. Не исключено, что и не признают совсем. Вот его духовный отец — Аввакум ждал почти 300 лет. Да и сохранился-то в памяти общества, потому как народ хранил о нем память, переписывал старательно его письма, сочинения. Впрочем, то, что такой вечер состоялся — это уже хорошо, значит, что, хоть и подспудно, хоть из-под железобетона, пробивается живая водица клюевского слова.

Еще раз огромное Вам спасибо за вечер. Он заставил меня задуматься о многом, в том числе и о моем герое — Г. В. Свиридове, судьбе его музыки. Она — с тех же полей, что и клюевское слово.

Тогдашнее общение Георгия Васильевича с внешним немузыкальным миром было вообще сведено к минимуму. И всё же иногда мы беседовали с ним в то время по телефону. Я, по слабеющей памяти своей, совершенно забыл об этом. И, конечно, так никогда бы и не вспомнил, если бы, перебирая старые письма уже в текущем, 2004-м, году, на конверте одного из них не наткнулся на собственную помету:

В день получения этого письма (20. 04. 85) — телефонный разговор с Г. В. Свиридовым (часть письма прочитана мною ему по телефону).

Письмо, о котором идет речь, действительно стоило того, чтобы донести его содержание до Свиридова. Его автором был уроженец Вятской губернии В. Ф. Кропанев, в 1935–1936 годах девятилетним мальчиком живший бок о бок со ссыльным поэтом в той самой томской «избе № 12», о которой Георгий Васильевич уже слышал от меня в июле 1983 года… Прочитав в «Литературной газете» информацию о вечере памяти Клюева в ЦДЛ, Кропанев написал туда письмо. Из газеты его переслали мне, и я обратился к автору с расспросами об их тогдашней жизни в Томске. Читанное мною Свиридову письмо Кропанева как раз и было ответом на мое обращение. Мемуарист описывал облик Клюева, рассказывал, как тот вел себя с окружающими, вспоминал подробности быта «избы № 12»… Письмо заканчивалось так:

Сейчас, Сергей Иванович, о самом главном, может, вы это даже не знаете. Вы спрашиваете, не лежал ли в больнице, не ездил ли куда, словом, не отлучался ли куда-нибудь из дома Н. А. Клюев. Нет, никуда он не отлучался. Его арестовали, приехали ночью и увезли, как и многих других в то время. Мать видела, как это происходило, да и сквозь заборку всё было слышно. Было это зимой, месяц она не помнит. (Через несколько лет по делу Клюева из архива Томского НКВД, открывшемуся для исследователей, будет установлено, что этот арест произошел в марте 1936 года. — С. С.)

Больше он не вернулся. Потом хозяева в его комнату пустили новых квартирантов…

Скорее всего, именно это сообщение В. Ф. Кропанева я и прочитал Свиридову в нашей телефонной беседе.

В октябре 1985 года, в связи с предстоящей поездкой в Вытегру для проведения там первых Клюевских чтений, я приехал в Ленинград заранее, чтобы перед отъездом в родные места поэта успеть поработать в архивах с его материалами.

Встретившись с А. С. Белоненко, я получил приглашение побывать у него на квартире и 18 октября пришел в дом № 22 по Дровяному переулку.

Во время беседы А. С. дал мне прочесть машинописную копию письма Свиридова о Клюеве, адресованного В. В. Кожинову. С первых же строк я понял, что передо мною — тот самый «портрет Клюева» в свиридовском видении, о котором я узнал от самого композитора еще в январе 1984 года…

Извинившись, А. С. сказал, что выйдет купить что-нибудь к чаю, и оставил меня одного.

И тут я должен повиниться перед Александром Сергеевичем. Не удержавшись, я без его разрешения стал конспектировать письмо Свиридова на узеньких бумажных обрезках, подвернувшихся под руку.

И пусть меня простят (или не простят), но теперь я не в силах умалчивать об этом конспекте.