Иван Клима - Час тишины

— Ты, если хочешь, оставайся, но я больше не останусь. Я уеду отсюда, навсегда.

— Ты хочешь уйти от меня?

— Я не знаю… Мне страшно грустно.

Она не смотрела на него, звук ее голоса поглощала каменная стена, и, казалось, приходил он откуда-то издалека.

— Никуда ты не уедешь, — решил он. — И прекратим, пожалуйста, эту истерику.

Вероятно, ей действительно грустно. Все кончается, но ничего еще не начинается. Но чем я могу тебе помочь? Нужно нам было иногда говорить о таких вещах: зачем живем? Для чего? И почему? Только кто же об этом говорит? Казалось, не о чем было, все ясно. На карте все было ясно. Но если карту долго не дополнять, то в один прекрасный день все становится неясным, идешь по ней, а вместо лесов — поле, вместо полей — дома; наконец перестаешь верить даже холмам, стоящим испокон веков, и кажется тебе, что ты забрел в чужой мир. Карты необходимо все время дополнять. А вот я об этом забыл, хоть это и моя профессия. Мой первый долг.

— Ты о чем думаешь? — Она ждала от него какого-нибудь утешения. Надеялась, он заполнит ее пустоту. Теперь он казался ей совсем. чужим, в эту минуту для нее все было чужим, и все же в этой отчаянной пустоте он был одной-единственной твердой материей, к которой она могла прижаться.

— Ты поедешь домой, — решил он, — сегодня же утром. И отдохнешь. А как только я закончу, я тоже вернусь, и мы поедем, куда-нибудь вместе. В отпуск.

— И это все? — спросила она. — Поедем ку-да-ни-бу-дь вместе, — она засмеялась. — А что потом?

— Прекрати истерику! — прикрикнул он на нее. — Жизнь нельзя выдумать за одну ночь.

Рассветало медленно, по дороге проехала первая машина, потом из белесого тумана вынырнул громыхающий автобус.

— Я поехал бы с тобой, — сказал он, — но наши вещи в деревне. И главное, я не могу оставить инструмент без присмотра.

— Они ничего тебе не сделают?

— У них уже давно все прошло. — Внезапно он о чем-то вспомнил. — Однажды, когда я здесь произносил речь — это было тогда, в феврале, — они все время молчали; сколько я ни говорил, все молчали. Я дожидался хоть какого-нибудь ответа… но… это был страшный час тишины.

— Теперь ты дождался ответа.

— Да.

Но он не считал, что это был ответ на его слова, они отвечали на тишину. На длительный час тишины.

Одну станцию им нужно было проехать вместе, автобус был насыщен сырой теплотой человеческих тел, это убаюкивало.

Случившееся было все же лучше, чем тишина, которая скрывает и жизнь, и ненависть, и любовь, и ложь. Лишь тишина похожа на смерть, хотел сказать он, но решил, что она не поймет его, да на это и не оставалось времени.

Автобус приближался к перекрестку.

Придется поискать помощника, подумал он. На мгновение его охватила усталость — от бессонной сырой ночи, от долгого хождения, от собственных мыслей, — ведь он был уже стар, хотя бы для того, чтобы все время начинать сначала. О, будь в его распоряжении все эти прошедшие годы, вероятно, он поступил бы с ними теперь гораздо осмотрительнее — так, видно, в жизни всегда бывает, но, к счастью, мы не одни на свете, другие учатся на наших ошибках.

Он смотрел на жену, которая спала, положив голову ему на плечо, на людей вокруг себя, они жались в проходе, потертые пальто, обрывки слов, что за ними скрывается — не видно.

Он разбудил ее.

— Я выхожу.

Ее непроснувшиеся глаза удивленно остановились на нем.

— Куда?

— Скоро вернусь.

— Осторожнее с собаками! — сказала она в полусне.

Он пробился через узкий проход, выскочил на грязную дорогу, автобус ушел.

Ему хотелось еще раз увидеть ее, но окна были так забрызганы грязью, что он даже не увидел ее силуэта.

«А мы живем себе…»

«Что же, собственно, такое человек? Человеческая душа? Все это сидит в мозгу — миллионы клеток, великолепнейшее сооружение?»

«Зачем один другого утешает ложью? Зачем утешаем ею самих себя? Неужели нельзя по-другому, неужели мы не смогли бы без этого жить?»

Уже этих двух вопросов достаточно, чтобы снова попасть в атмосферу «Часа тишины» — атмосферу взволнованную и животрепещущую, то напряженно предгрозовую, то отрезвляюще послегрозовую, в атмосферу интенсивного нарастания событий и неожиданных их свершений, в атмосферу отдельных человеческих судеб и общих явлений, подготавливающих новые события и требующих новой человеческой активности, нового осмысления всех причинно-следственных связей и, главное, в атмосферу бесконечного и беспрестанного поиска ежедневных и ежечасных решений, соответствующих человеческому достоинству.