Рене Баржавель - Дороги Катманду

— Ешь как следует! Когда я был в твоем возрасте, я пожирал мясо, словно голодный волк, а теперь я расправляюсь с мясом не хуже льва! Мужчина должен есть мясо! Иначе он будет печальным и быстро состарится!

Он откупорил принесенную бутылку и потянулся с ней к Оливье. Но бокал того и так был полон до краев, а в тарелке только что положенный кусок мяса оказался над недоеденной предыдущей порцией.

Жак начал смутно догадываться, что в поведении сына было что-то не совсем обычное.

— Что с тобой? Что-то не так? Ты ничего не ешь, ничего не пье шь. Неужели мой отпрыск стал священником? Оливье стиснул зубы. Ивонн, давно заметившая нервное напряжение юноши, увидела, как под загаром, покрывшим лицо Оливье за несколько дней пути, разлилась мертвенная бледность.

Оливье выпрямился в кресле. Жак, с интересом смотревший на него, пожал плечами, наполнил свой бокал, выпил и поставил его на стол.

— Я сожалею, — сказал Оливье, — что разделил с вами трапезу, не сказав перед этим то, что должен был сказать. Меня можно извинить только тем, что я сильно проголодался. Вы можете удержать с меня стоимость ужина после того, как мы уладим наши счеты.

— Ты это о чем? — ошеломленно пробормотал Жак. — О каких счетах ты говоришь?

Ивонн улыбнулась и посмотрела на Оливье с возросшим интересом.

Официант взял из рук Жака бутылку с шампанским и снова наполнил его бокал. Скрипки с небольшими вариациями негромко продолжали одну и ту же мелодию. Старик начал подпевать гнусавым голосом.

— Я пришел попросить вас. — начал Оливье и тут же замолчал. Потом он выкрикнул: — Вы не могли бы заставить их замолчать?

Жак удивленно посмотрел на него, затем что-то сказал старику. Музыка прекратилась.

На несколько секунд воцарилась гробовая т ишина. Официанты застыли на месте, и только золотистое пламя светильников и свечей продолжало слегка колебаться в неподвижном воздухе. Снаружи послышался визг обезьян, потревоженных приглушенным рычаньем тигра.

— Сегодня ночью они совсем близко! — сказала, ни к кому не обращаясь, Ивонн.

— Они могут бродить там, где им хочется, мне наплевать на это, — нервно огрызнулся Жак, не сводивший глаз с Оливье. — Значит, ты хочешь попросить у меня что-то. Что именно?

К Оливье вернулось спокойствие. Он достал из кармана куртки какую- то бумагу и произнес холодным тоном:

— Я пришел к вам за тем, что мне причитается. Деньги на пропитание, которые остались невыплаченными вами после моего рождения. Здесь тридцать миллионов. Вот мои подсчеты, можете проверить их.

Он развернул лист бумаги, положил его на стол перед собой, потом придвинул его к Жаку. Тот посмотрел на него как на что-то нелепое, непонятное и в то же время удивительное, что-то такое, что ни в коем случае не должно было находиться здесь, на этом столе и в это время.

— Я не стал считать, — добавил Оливье, — сколько стоит стирка грязного белья и мытье посуды, чем моя бабушка занималась на протяжении двадцати лет. Что же касается того, чем я обязан матери, то всего вашего состояния не хватит, чтобы рассчитаться с ней за все.

Ивонн, повернувшаяся к Жаку, смотрела на него с тем нетерпеливым ожиданием, с которым фотограф ждет, когда на белой бумаге, опущенной в проявитель, появится изображение.

— Что, Жак, — негромко произнесла она, — вот и наступил для тебя момент истины.

— О какой истине ты говоришь?

Жак помахал в воздухе бумагой, которую только что прочитал, выйдя с помощью этого жеста из оцепенения.

— Истина в том, что мой сын оказался не священником, а бухгалтером! А я-то надеялся, что ты приехал повидать отца. Поохотиться с ним. И подружиться со мной. Ладно, ты получишь свои миллионы! Жаль только, что ты испортил вечер. Прошу извинить меня, но я пойду прилягу.

Он опорожнил бокал и встал.

— Мне жаль, но он ничего вам не даст, — сказала Ивонн, глядя на Оливье. — Просто потому, что у него ничего нет.

Отошедший от стола на несколько шагов Жак остановился и обернулся.

— Это так. Здесь нет ничего, что принадлежало бы ему. Ничего! — негромко продолжала Ивонн.

Она говорила негромко, и по звучанию голоса можно было понять, что жизнь у нее была нелегкой.

— Постройки, весь капитал, слоны, ружья, даже этот смокинг, что на нем, ему не принадлежат. Здесь все принадлежит моему мужу!

— Простите! — воскликнул Жак. — Что касается капитала, согласен, это его деньги. Но половина нашего состояния — это моя работа! Что там половина, гораздо больше! Где бы мы были, если бы не я? И чем бы был Тед? Ничем!