* * *
«Жизнь прожить — не поле перейти…»
Жизнь прожить — не поле перейти.
Вязнут ноги в раскисшей густой земле.
Там, у горизонта, обмякший сырой лесок,
А за ним опять без счёту — поля, поля.
Тяжело, и сам не знаешь куда брести.
Только дождик шагает в ногу и месит грязь.
Обними меня, чёрная от непогод земля!
Дай мне спрятать лицо на холодной твоей груди.
Мне, сквозь мутный простор, ещё далеко брести.
И бесследно сгинуть в размокших пустых полях.
* * *
«Сквозь тёмное окно в пустынной вышине…»
Сквозь тёмное окно в пустынной вышине
Желтеет месяц сумрачно и строго.
Чуть светится покатая дорога.
Косые тени дремлют на стене…
У подостывшей дряхлой печки стоя,
Назад подавшись, чувствую спиною
Камней белёных робкое тепло, —
Как старческую бережную ласку.
Там, за трубой, грибов сушёных связку
И зеркальца потухшее стекло
Старушка-печь хранит который год.
А тьма всё гуще. Скоро ли восход?
Вот, крадучись, усатый мышелов
Неслышно пробирается к сараю.
Прислушавшись к окрепнувшему лаю,
Спешит скользнуть под прочный низкий кров.
Вдруг — треснуло над самой головой.
Наверно, спать улёгся домовой.
На полочке всё тикают часы,
Отсчитывая медленно мгновенья.
За окнами — лишь лунное свеченье
Порой играет в капельках росы.
На поле дня уж клонятся весы,
Но спящий мир всё медлит с пробужденьем.
Медлительна осенняя заря.
Неспешна ночь в начале сентября.
* * *
«Январский день высок, как Божий храм…»
Январский день высок, как Божий храм.
В узорных окнах — солнечная вьюга,
Вздымается торжественная фуга
К слепяще-ярким облачным горам.
Открыта степь набегам и ветрам,
Ползёт позёмка в балки и яруги,
Вытёсывает ломкие заструги,
Сувои наметает по буграм.
Трепещет солнце венчиком алтея,
Но через час уж вихревые змеи
В морозной мгле, сплетаяся, гудят.
И чудится порой, что в свете целом,
Куда ни кинь тревожно-чуткий взгляд —
Снега, снега, два цвета — синий с белым.
Екатерина Федорчук
(26 лет, Саратов)
Я ЗНАЮ, ЧТО СЧАСТЬЯ НЕ СТОЮ…
Хорошо золотому лучу
трепетать на ресницах заката.
Я тебя никогда не прощу,
потому что сама виновата.
На дороге, как белая мышь,
островок прошлогоднего снега.
Ты меня никогда не простишь,
это альфа, и это омега.
Тонок хруст запоздалого льда,
И почти неизбежна расплата.
Пусть растает моё «никогда»
ностальгическим словом «когда-то».
Я знаю, что счастья не стою,
Но всё же молю поутру:
— Пусть вспыхнет иссохшей листвою,
Растает, как дым на ветру.
Захлопнется эта страница,
пройдёт и восторг, и испуг.
Пусть плачет, как синяя птица,
зимой улетая на юг.
Пусть станет немой и глухою,
в стихах обретая покой,
словесной шуршит шелухою
под чьей-то тяжёлой ногой.
И пусть, не дожив до рассвета,
потушит костёр, как вода,
и пьяной слезою поэта
сбежит по щеке в никуда.
* * *
«Виновник стольких зол и бед…»
Виновник стольких зол и бед,
ты мог бы утонуть в упрёках.
За всё спасибо, знаю — нет
твоей вины в твоих пороках.
Ведь не виновны град и снег,
в апреле зелень убивая.
Ты просто пошлый человек.
(Я? После этих слов? Живая?)
Как я могла забыть, что ты
всегда ведёшь игру без правил?
Меня за детские мечты
каким бы словом ты ударил?
За страх не встретиться в пути?
За боль, что стала нестерпимой?
За всё спасибо, мой… прости,
чуть не сказала: мой любимый.
Закружилась я в вальсе старинном,
он играется очень легко.
В белом платье, нелепом и длинном,
и в изысканно-сером манто.
И оркестр играет умело
и плетёт свой узор не спеша,
и давно отдохнуло бы тело,
но уносится в небо душа.
Я забыла, что есть и что было,
и движенья так странно легки,
что мешаются сумерки мира
с чьим-то лёгким пожатьем руки.
Только это всего лишь страницы,
что уносят в сказочный плен,
но я вижу далёкие лица
и не вижу обшарпанных стен.
Читать дальше