Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 03

— В смысле?

— Слишком много грязи и страстей. А о Боге почти ничего — только мельком, краем глаза или на горизонте. А в грязь и страсти попросту суют лицом.

— Вот именно! Ты слышал про апофатическое богословие?

— Богопознание через познание того, что не является Богом.

— Не всякий мой прихожанин столь сведущ.

— В прошлом году я много читал.

— Похвально. Однако вернемся к тому, что Федор Михайлович сунул тебя лицом в страсти и грязь. Самая естественная реакция в данном случае какая? Встать и отряхнуться. Движение прочь от хорошо описанной грязи — это движение в сторону неописуемого Бога. А система координат в произведениях Достоевского истинно православная, так что рефлекторное движение читателя предполагается не в сторону какой-нибудь пустой нирваны, а в сторону всепрощающего Христа.

Священник говорил уверенным, почти лекционным тоном, и Павлу вновь вспомнилось отличническое доказательство теоремы и стук мелка о доску и подумалось, что две трети подопечных отца Димитрия, которых он вырвал из секты и привел в Православие, — это, вероятно, довольно большое количество людей.

— Всепрощающего… — пробормотал Слегин. — А разве Он всех прощает? Разве все обречены на спасение?

— Срезал, — похвалил батюшка. — Милосердие Бога безгранично, мы с тобой это на себе испытали. Однако простить и спасти Он может только того, кто хочет быть прощенным и спасенным и выполняет указания Врача. Словом, если хочешь бессмертия — принимай лекарство от смерти, то есть причащайся, а перед причастием — кайся в грехах. Это я не тебе, Павел, говорю — это я общо. А кто не желает принимать лекарства, тот умрет, и Врач тут совсем не виноват.

— Кажется, диакон Андрей Кураев такое развернутое сравнение приводил.

— Да и не он один, — заметил отец Димитрий и процитировал: — «Отче Святый, Врачу душ и телес наших…» Забыл, что ли?

— Не забыл, — ответил Павел и улыбнулся.

— Ну вот и хорошо. Раз не забыл — скоро поправишься. Я завтра часов в восемь приду. Будь готов.

— Всегда готов.

Посмеялись и помолчали.

— А ты сегодня намного лучше выглядишь, чем в прошлый раз, — похвалил священник. — Тогда совсем доходягой был.

— Лучше. Со вчерашнего дня уже сам в столовую хожу.

— Молодец.

— А еще меня вчера на флюорографию возили, в коляске. Флюорографию на первом этаже делают, я бы не дошел.

— Приятно, когда тебя возят?

— Скорее стыдно.

— Очень хорошо, Павел. А результаты уже известны?

— Врач говорит, что организм отреагировал на лекарства и есть улучшения.

— Ну вот и славно. Павел, мне идти пора. Завтра увидимся.

Священник встал со стула, а больной — с кровати; священник протянул руку, а больной пожал ее.

— До завтра, Павел.

— До завтра, отец Димитрий.

— Это был твой брат? — спросил у Слегина Колобов, когда посетитель ушел.

— По плоти — нет, по вере — да, по духу — скорее отец, нежели брат.

— Не понял, — простодушно констатировал Михаил.

— Завтра утром поймешь, — улыбчиво пояснил Павел.

Однако до утра еще нужно было дожить: утру предшествовали вечер и ночь. Вечером Павел самостоятельно сходил на уколы, помолился в пальмовой молельне, глядя куда-то сквозь оконное стекло и заснеженный пустырь, и отправился спать.

В ночном сне ему приснилось позднее зимнее утро, черно-белое кладбище и цветные небо, солнце, купол. Слегин шел в церковь к большому празднику и по собственному умонастроению вдруг понял, что он не Павел, а дядя Паша, и ему стало грустно, как, наверное, бывает грустно душе, возвращающейся в тело после клинической смерти.

Дядя Паша рыкнул, прогоняя странную грусть и пугая прохожих, после чего по-крабьи заковылял далее. Глаза его (прямосмотрящий и скошенный к носу) глядели вниз, туда, где ступали его ноги (здоровая и покалеченная). Вверх смотреть было незачем: он и так знал, что в воздухе кишмя кишат бесы и оттого воздух похож на кипящую воду с бесами-чаинками.

Обычно дядя Паша в церковь не ходил: не дурак же он, в конце концов — какие в аду церкви?! Однако на Крещение он регулярно заглядывал на церковный двор посмотреть, как люди давят друг друга, ругаются и чуть ли не дерутся из-за святой воды, — и хохотал до изнеможения. Нынче церковный двор вновь был забит людьми с пустыми бидонами, трехлитровыми банками и пластиковыми бутылками, и это было очень смешно. Но на сей раз какое-то чувство, столь же непонятное, как и недавняя грусть, втолкнуло дядю Пашу в храм.