Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Минаков даже вздрогнул слегка, как-то поежился от этих картин. Все они пронеслись в его сознании очень быстро — может быть, в какую-то одну секунду, или, как говорят, миг, и словно бы прибавили чего-то материному супу, который он съел тоже быстро и с большой охотой. И прихлебывал он как-то не по-обычному, как давно привык, а так, как делал это в детстве.

— Твой суп. Как был твой, так и есть, — сказал он, облизывая ложку.

— Да так, сынок, по-простому, — отозвалась Ольга, в общем-то довольная похвальными нотками в голосе сына. — Было б из чего.

А Лиде материно варево не показалось, — ее собственные бульоны были прозрачны, как стекло, и запахи их были тонки и определенны. Но она была человеком уважительным — она улыбалась, и кивала довольно головой, и аккуратно черпала бочком ложки вытомленный в закрытой кастрюле суп.

Ольга смотрела на детей и думала: как же она расскажет им о том, с чем приехала. С чего начнет? Отзовется ли невестка и хватит ли у нее сердца воспринять ее предложение так, как должна это сделать любящая жена?

За сына Ольга боялась меньше — он не должен отказаться. Ее тревожила Лида — женщина ровная, вроде бы и ласковая, но все-таки… все-таки чужая…

«Нет, господи, лучше не думать пока об этом, — поежилась Ольга. — Пожить, поглядеть, узнать, чем они дышат…»

— Ну, еще по одной? — Минаков открыл графинчик, куда перед ужином перелил стоявшую в холодильнике початую бутылку водки. — Чтобы не хромать…

Мать прикрыла свою стопку рукой:

— Нет-нет-нет!

— Как это нет! — Минаков уверенно занес граненую посудину. — Водочка, если в меру, только на пользу. Доказано и проверено.

Но Ольга не убрала руку, а потом, чтобы не обидеть сына, прижала широкий, грубого стекла стаканчик к груди и замотала головой:

— Я уважить — всегда уважу, а так — что добро переводить? Мне оно без вкусу. Право слово, сынок. Ну одну, поддержать компанию, тут надо, я не отрицаю. Ты себе наливай, а как же.

— Ну смотри, тут дело такое, неволить нельзя. — Михаил плеснул маленько в Лидину стопочку — та согласно кивнула — наполнил свою. — За все хорошее!

— Вот и дело, сынок. Слава тебе господи, все теперь есть. Как вспомню, как жили! Разве сравнишь?

— А есть недовольные…

— Это с жиру, сынок, если на жизнь жаловаться. Ну, погляди сам, разве сравнишь? — Ольга обернулась к двери в комнату, потом оглядела сплошь пластиковую кухню. — И Санька хорошо получает, и у Зинаиды жилье— любо-дорого, только живи… А есть как стали?

Минаков смотрел на мать и вкусно, серьезно и четко жевал. Она продолжала:

— Погляди, как теперь ходят в гости. Как принимают у себя в дому. Наделают салатов, голубцов, и колбаса обязательно, и рыбу нажарят. Цельные столы. Посмотришь — чего только нет! Я сама, как подходит праздник, так, кто из знакомых едет в Москву, обязательно заказываю чего-нибудь — колбасы получше, селедки.

— Жить, конечно, стали лучше, факт, чего тут говорить, — сказал Минаков. — Может, поэтому и безобразий сейчас так много.

— Каких безобразий?

— А всяких. Хулиганства, пьянства, распутства. Вон зятек твой от нищеты, что ли, куражится? Давить их надо, мам. Ну, не живьем, понятно, не совсем, а придавливать — ставить на место, чтоб чувствовали, хамы, ответственность перед окружающими. Я бы на месте милиции…

Ольга слушала сына и кивала головой. Но внутри ее что-то забеспокоилось, засопротивлялось его словам, что-то закопошилось, готовое опереться о твердое и встать, выпрямиться и защитить самое себя. От чего защитить? Кого?

Отвлекаясь от неспокойной речи сына, Ольга словно бы поиграла сама с собой в недоумение, пообманывала было чуточку себя, но тут же созналась в прегрешении: зятя защитить… Да, его. Это ведь о нем сейчас толкует сын, поминая милицию… О нем, да. По голосу слышно.

— Ну это правильно, сынок, — отозвалась она, стараясь не дать понять, что упустила главную нить его рассуждений. — У нас тоже случай на случае. Я скажу, тут от человека зависит. А Толик, когда трезвый, ничего не допускает такого.

— Да ты же сам говоришь: в два, в три приходит! — Минаков поглядел на жену. — Лид, а? Возьму и я — в два, в три и под хорошей мухой. А? Как тебе понравится? — Он засмеялся.

— Да уж, — сказала Лида голосом, который выдал ее с головой: она, мол, и мысли не допускает о подобных вещах.

— Вот видишь, — сказал Минаков матери. — А у меня вроде бы не меньше прав на это.

— Каких прав, сынок?

— Нет, я говорю вообще. Каждый ведь, может так.