Чарльз Сноу - Коридоры власти

Теперь понятно.

— Роджер позволил мне, — продолжала Эллен Смит, — самой с вами поговорить. Вы согласны?

Не зайду ли я к ней домой, вечером, когда она вернется с работы? Так лучше, чем по телефону, правда ведь? Она не хочет навязываться, но ей страшно. Она надеется, я смогу выкроить для нее время.

Эллен Смит нервничала, но говорила лаконично; жаждала деятельности, но обуздывала себя. Сплошные противоречия. Удачно у нее квартира расположена — рядом с Вестминстером, вскользь подумал я по дороге на Эбери-стрит. Интересно, это случайно так получилось? О самой Эллен Смит я ничего не знал, даже семейного положения.

Дверь она открыла сама. Первое, что я почувствовал при виде ее, — эффект дежа-вю от иронии судьбы. Эллен Смит застенчиво и вместе с тем крепко пожала мне руку. Миниатюрная брюнетка; впрочем, отнюдь не болезненная с виду. Одета в белый свитер и черную юбку. Не моложе, чем Каро. Более того: рядом с Каро, самоуверенной, породистой, она бы вовсе потерялась. Нахлынули воспоминания почти не из этой жизни; по аналогии вспомнилась болтовня на Лорд-Норт-стрит, Каро, с громким смехом наставляющая: бояться, дескать, надо не шикарных женщин, а каждую серую мышь, что сидит себе в уголке да помалкивает. Ирония судьбы в чистом виде; квинтэссенция иронии судьбы — смотреть сейчас на Эллен, идти за ней в маленькую, со вкусом обставленную гостиную. Однако я так и не вспомнил ни где мы встречались, ни кто она такая.

Эллен Смит предложила выпить. Забралась с ногами на диван. Нас разделял столик с бокалами.

— Спасибо, что пришли.

— Ну что вы. Пустяки, — ответил я преувеличенно беззаботно.

— Пустяки?

Она подняла взгляд. На секунду всплыли в памяти глаза Каро — дерзкие, выпуклые, не замутненные сомнением. Глаза Эллен Смит дерзостью не отличаются, посажены глубже, светятся вниманием, готовностью слушать — и сопереживать. Дальше разница с Каро была не столь заметна. Я стал рассматривать лицо Эллен, не красивое, даже не миленькое, только тонкое и трепетное. Эта пронзительная трепетность в ней, отметил я, идет вразрез с впечатлением, производимым довольно широкими угловатыми плечами. Эллен улыбнулась, застенчиво и прямо, и сказала:

— Ужасно неловко.

И вдруг память — не оттого ли, что мои пальцы замерзли держать запотевший бокал? — сделала реверанс. Риджентс-парк, прием в особняке американского посла, первый день Суэцкого кризиса, жена Дж. Ч. Смита.

Да, это была она. Ужасно неловко, хоть Эллен и другой смысл в эти слова вкладывала. Смит, племянник Коллингвуда, преданный делу до фанатизма, — так по крайней мере о нем говорят. Я читал его статьи и речи. Странный от них эффект: будто автор зубами скрипел от ярости. И подпольем веет, даже разит. Впрочем, отдельные молодые консерваторы Смитом восхищаются. Значит, жена Дж. Ч. Смита. Неловко, ничего не скажешь. Я пробормотал вариацию на тему: «Успокойтесь».

Она улыбнулась, на сей раз ослепительно.

— Легко сказать.

Я попытался разрядить обстановку. Спросил, чем она днем занималась. Как обычно, была на работе. Она в справочной библиотеке работает. Мы поговорили об общих знакомых, в частности помянули лорда Луфкина, с которым я имел дело.

— Это вам только на пользу пошло! — не без издевки воскликнула Эллен. Она была взволнована, даже напугана, но не подавлена — подсознательно хваталась за каждую возможность воспрянуть духом. В то же время она помнила об обязанностях хозяйки — следила, чтобы мой бокал не пустовал, чтобы не было недостатка в сигаретах. — Я не за наши с ним отношения боюсь. Полагаю, в этом вы не сомневаетесь? — выпалила она. И продолжала: — Я совершенно уверена в наших чувствах. Я так счастлива никогда не была. Мне кажется, он тоже счастлив. Пожалуй, многовато самодовольства с моей стороны, но я так чувствую: он тоже счастлив.

Какое уж тут самодовольство, подумал я; положение-то у вас незавидное, совсем незавидное.

Эллен говорила прямо — мне пришлось перенять ее манеру. Я спросил, где ее муж, что у них произошло. Она покачала головой.

— Все равно собиралась рассказать. Это отвратительно. Если бы я о другой женщине такое узнала, я бы прекратила с ней общение. По крайней мере должна была бы прекратить. — Далее Эллен поведала, что правда о муже известна, кроме Роджера, только ее свекру и свекрови. Ее, правду, всячески замалчивают. Сухо, обыденно Эллен произнесла: — Мой муж в психиатрической лечебнице. Надежды, что он поправится, практически нет. Избирателям сказано, что он болен и в следующих выборах скорее всего участвовать не будет. Мы давно знали. И однако, я вышла за него. Я увидела возможность ухватить себе немножко счастья — и ухватила. — На лице отразились поочередно желание быть откровенной, вина, беспощадность к себе. — Оправдываться не собираюсь. Придется вам поверить, как бы дико ни звучало. Можете считать меня предательницей, только я бы давно мужа бросила, если бы у него не прогрессировало душевное расстройство. Я пыталась замедлить процесс. Если бы не это желание, я бы ушла от мужа задолго до того, как в моей жизни появился Роджер. — Эллен недобро улыбнулась — она ничего себе не простила. — Наверно, это у меня патология какая-то — сначала влюбилась в человека, которого выносить не в состоянии, потом — в человека, за которого не могу выйти замуж. Конечно, патология.