Эрве Базен - Кого я смею любить. Ради сына

— Ну, голубка моя! — сказала мама для приличия.

Я на цыпочках отступила. В прихожей Берта, оказавшаяся там раньше меня, сосредоточенно ковыряла в носу.

— А кто приедет сегодня вечером? Кто?

— Да, непросто будет ей объяснить, — сказала измученная Натали.

Тем более непросто, что мы сами еще хватали ртом воздух, не зная, как быть, чему верить! У официальных церемоний есть, по крайней мере, одно преимущество: они назначаются на определенный день, они обеспечивают переход от одной жизни к другой. В нашем случае — ничего похожего: на нас свалился папочка и нужно было принять его без предупреждения, в ту же минуту. Но вдруг я подумала о незнакомой мачехе, о ее прозвище.

— А кто приедет? Кто? — повторяла моя бедная сестра.

— Да новый мамин муж, месье Бис! — просто сказала я.

Супругу сначала повезло. Не посовещавшись между собой — это было бы неприлично, — мы с Нат ждали его приезда, словно свистка к началу матча. Мне было любопытно посмотреть, как он выйдет из положения, какую мину принца-консорта, внезапно взошедшего на иностранный трон, он нам состроит. Даже считая этот брак необходимым, я все же не могла понять, почему он согласился жениться тайком, тем самым затруднив себе вхождение в наш круг. Я делала тысячу предположений: «Его отец был против. Он припер его к стенке, как мама — нас!» Или другое, несмотря на сцену на Эрдре, в конце концов нормальную для прощания мужа с женой: «На самом деле они не хотели жениться. Они на это решились в последний момент, потеряв голову, и ему, наверное, так же стыдно своего поступка, как было ей, когда она приехала».

Но от продуманной встречи как раз пришлось отказаться. В шесть часов, несмотря на еще четыре принятых порошка, мама билась головой о стену. Она была красная и горячая, и Нат сунула ей градусник под язык: 39,6!

— В постель! — тотчас приказала Натали.

Обезумев — или делая такой вид — при мысли о том, чтобы предоставить нам одним принять Мориса Мелизе, мама пыталась цепляться за свое кресло. Но очень скоро, дрожа всем телом, сотрясаемая ознобом — а, может быть, втайне желая обойтись без сцен, собрав вокруг себя свой мирок, полный тревоги и предупредительности, какими обязаны окружать больную, — она дала дотащить себя до комнаты и завернуть в теплое одеяло. Так что когда в семь часов на трех последних поворотах раздались три сигнала клаксона, несколько раз повторенные и далеко разнесенные болотным эхо, мне не пришлось думать о том, какое выражение придать своему лицу. Выход готов, представления излишни. Материнский жар избавлял нас от необходимости ломать лед. Я спустилась по лестнице через две ступеньки, говоря себе из принципа: «А если открыть дверь и спросить его: «Что вам угодно, месье?.. Мадам Мелизе? Здесь таких нет. Здесь живет мадам Дюплон!» Но эта тонкая шутка осталась невостребованной. На самом деле я выбежала прямо к калитке, открыла ее, бросилась к дверце машины — «Ведетты» черного или темно-синего цвета, — которая только что остановилась без малейшего скрипа тормозов, и по-хозяйски расположилась на заднем сиденье [8] Во Франции на заднее сиденье (при свободном переднем) садятся только в такси. Поступить так в частной машине означало бы выказать неуважение к водителю. . Затем, без всяких обиняков, которых он не заслуживал, я крикнула шоферу:

— В поселок, быстрее. К доктору Магорену. Мама больна.

— Что? Что с ней? — воскликнула тень за рулем.

Голос показался мне чересчур спокойным. «Ведетта» уже снова тронулась по моему приказу. Я удовлетворенно думала: «Он что, и женился так? Мог бы подняться в дом, удостовериться, а уж потом ехать. Он бы должен засыпать меня вопросами или, по крайней мере, поздороваться!» Однако это я сказала:

— Да знаете, ничего страшного. Между прочим, здравствуйте!

— Здравствуйте, — отозвался все такой же спокойный голос. — Вы Изабель?

Вы, а не ты. Похвальная почтительность. Но то, что меня можно спутать с моей сестрой, даже в темноте, совсем меня не обрадовало. Я не ответила. Голова и шляпа на этой голове слегка покачивались вслед за движением рук, выполнявших повороты: круто вправо, не выезжая за ограничительную линию, четко видную в свете фар, отбрасывавших все остальное — изгороди, насыпи, деревья и небо, — в месиво тумана и тьмы. Негромкий рокот мотора, раздраженного понуканиями акселератора, заполнял собой тишину. Когда мы въезжали в поселок, дорогу перебежала кошка, и легкий удар сообщил нам о том, что она сбита.