Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 06

Молодой конвоир от неожиданности оторопело крикнул:

— Оставить! Не положено!

В зале возникло движение и ропот. Что-то похожее на сочувствие. В таком смысле: хоть они и пленные, и вороги, но люди же.

Пошептавшись с кем-то из своих, старшой разрешил не предусмотренную караульным уставом поблажку.

Табачок табачком, но для цигарки требуется и подходящая бумага. По рукам пошла сложенная в книжечку газетная четвертушка. Огонёк у пленных оказался свой. Через минуту в воздухе, пропитанном смрадом войны, пахнуло благовонием. То была знаменитая моршанская махра. Конвоиры тоже приобщились: свернули большущую «козью ножку», одну на всех.

Не знаю, как это выразить словами. Помню свои ощущения и настроение хмурых и озабоченных соотечественников, по воле рока оказавшихся на путаных дорогах войны. Даже теперь, шестьдесят лет спустя, могу сказать: народ мой, находящийся в ту пору на грани отчаяния, не потерял души. То есть готов был не только к отмщению, но и, при известных обстоятельствах, сменить гнев на милость. Что вскоре и подтвердилось в жизни.

Теперь открою сокровенное, о чём никогда и никому не рассказывал, потому как не был уверен, что буду правильно понят. Ведь времена-то были разные. Теперь же, право, мне уже всё равно.

Так вот… В какой-то момент в душе моей тогда что-то дрогнуло. Следом подумалось: этим пленным, пожалуй, труднее и хуже, чем нашим. Уж не знаю, откуда мне, пацанёнку, в башку втемяшилось, что плен хуже смерти. Нет, то была отнюдь не пропаганда. Это шло из глубины национального сознания: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Ясного понимания глубины этой морали, конечно, не было, но было туманное, интуитивное предчувствие. И мне захотелось хоть как-нибудь, хоть чем-нибудь скрасить их бесконечно жалкую, никчёмную участь. Но что мог я, не имевший за душой нич-ч-чего! А впрочем, была у меня, по мальчишеским меркам, довольно весомая сумма. Хорошо помню: это были сорок семь рублей. Едва ли не год собирал, с довоенной поры.

Не предвидя худых последствий, я нащупал за пазухой ватника, в потайном кармашке, перетянутый резинкой свёрточек. Самым трудным было движение второе: выждав момент, ткнул свёрточек в чью-то полураскрытую ладонь. Конвой вроде бы ничего не заметил. Или же только сделал вид. Как бы то ни было, деньжата бесследно исчезли, растворились в серой массе.

Между тем напор любопытных усилился. Трудно было удерживать равновесие, да ещё с полным чайником кипятка. Решил я, что дело сделано, и стал выбираться из круга. И вдруг замер от неожиданного. Не иначе как с небес донеслись звуки неземной музыки. Первая мысль: это мне показалось. Хотя и прежде замечал за собой подобное… Будто кто-то окликает меня по имени. Другой раз послышится звон или же отчётливый возглас. Мама говорила, что это случается от напряжения нервов, усталости, голода. Всего такого тогда было в предостатке.

И всё же на сей раз музыка была правдоподобная, всамделишная. Низко склонив голову, на губной гармошке играл долговязый пленный «дядечка» в невероятно огромных соломенных бахилах на ногах.

— Ишь, словно заслуженный артист на тальянке шпарит, — бормотал оказавшийся почему-то рядом со мной старикашка, не пожалевший дорогого самосада для «гадов». А ведь и кисет у них там остался.

— И ты тоже молодчага, парниша, — прибавил он, заговорщически мне подмигнув и крепко сжав руку чуть ниже локтя.

— Музыку прекратить! — грозно скомандовал конвоир.

Но факт уже свершился. Трудно предположить — и оценить! — меру его, скажем, воздействия на ход той проклятой войны, как и на последующую за ней жизнь. На скрижалях не зря же записано: «Ничто не проходит бесследно».

Что касается меня… Всю жизнь ношу в глубине души ту сладостно-печальную музыку, сыгранную в предновогоднюю ночь на вокзале узловой станции Мичуринска пленным «итальяшкой». Много-много лет спустя я узнал, что то была мелодия Шуберта «Аве Мария».

А жизнь катила нас, словно шарики, по замысловатому жёлобу. Причём обстоятельства менялись как в сказке.

Купленные билеты (один взрослый и два детских) так и не пригодились. Счастливым для нас оказался ночной товарняк. На открытой всем ветрам тормозной площадке четырёхосного вагона с порожней цистерной из-под нефти проехали мы в компании таких же голодрыг в сорокаградусный мороз 130 километров без единой остановки. Эшелон с бешеной скоростью нёсся в Ишимбай, за очередной дозой горючего для фронта. Ему диспетчеры давали «зелёный маршрут».