Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 07

Например, к Бунину. В 1964–1967 годах маленький коллектив под руководством А. Т. Твардовского готовил для «Худлита» девятитомное Собрание сочинений Бунина. И чтобы разбавить мои статьи-послесловия (к 1, 2, 4, 6, 7, 9-му томам), П. Палиевскому предложили написать статью к тому пятому — начало эмиграции, проза 20-х годов, тема любви-страсти. Работа получилась превосходная. Но автор никак не желал давать прямых политических оценок, какие тогда требовались. А кроме того, высоко оценил эмигрантскую прозу. В результате Твардовский статью зарубил; пришлось дописывать мне.

А классики Золотого века? В свою книгу П. Палиевский отчего-то не включил ряд небольших, но прекрасных очерков о Пушкине, Гоголе, Толстом, Достоевском, Чехове, Горьком. В частности, он преодолел стереотип, который сложился в оценке Чехова (А. Фадеев когда-то сказал: «Чехов — великий писатель, но среди великих он наименее велик»). Характеристику Чехова, сделанную П. Палиевским (из его книги «Русские классики. Опыт общей характеристики», вышедшей в том же «Худлите» в 1987 году), хотелось бы привести.

«Чехов, — утверждал автор, — впервые после Пушкина на массовом общенародном уровне невидимо соединил высокий идеал с пониманием, потребностями, вкусами и всеми слабостями рядового человека. Без метаний Толстого, идеологизирования Достоевского, исступлённых молитв Гоголя и т. д. — правда, уже как исторический вывод их деятельности, то есть полностью учитывая опыт титанов и их борьбы. Он стал поэтому как бы рядовым титаном, не понятным окончательно никому, кроме этого рядового массового читателя. Для романтических фанатиков и беспощадных прожектёров он был мещанин „без идеалов“ — приятный, добрый, мягкий — „но“. Для ретроградов — психологический щекотун, послеобеденный писатель — „изобразитель“, как живут эти самые кухарки да горничные, для выразителей определённых социальных слоев — их недооценивающий очернитель; так Толстой сказал про его „Мужиков“, что это „грех перед народом“. Однако слова Чехова „все мы народ“ были не случайно мелькнувшей фразой, но исторически продуманной программой, которой он добивался своим художественным миром и своей личностью, ни разу не отступив от взятой дороги».

Смелость оценок Палиевского была такова, что тогдашнее руководство издательства решило «заволынить» книгу. Пришлось мне проявить самодеятельность. Я работал тогда над 10-томным Собранием сочинений Л. М. Леонова (в частности, написал к каждому тому статью-послесловие) и глубже, чем раньше, узнал этого замечательного человека и мыслителя. Подготовил страничку, где половину заняла леоновская цитата, а дальше — грешен! — написал за классика один абзац:

«И в самом деле, удивительно: идёт время, а русская классика вмешивается в нашу жизнь всё сильнее и подробнее. Но добираясь до мелочей, не даёт уйти от главного. Книга П. Палиевского говорит об этом. И думая о классиках, я всё чаще прихожу к мысли, что сейчас необходима критика широкого кругозора. Спорное в ней неизбежно. Однако в нашем тревожном мире правильно услышанный голос классиков поможет нам сообща найти наше будущее».

Зная и ценя Палиевского и его талант, Леонид Максимович — неслыханная для него вольность — великодушно подписался под этими строчками. И книга вышла…

Возвращаясь к Чехову и его характеристике, которую дал П. Палиевский («Чехов продвинулся в построении „прекрасного человека“ дальше и глубже других русских классиков»), скажу, что и в книге «Из выводов XX века» рассыпано немало упоминаний о нём и его провидческом даре. Добавлю, как пророчески звучат многие чеховские оценки. В частности, из его писем, которые не публиковались «заботливыми» исследователями в «полном» Собрании сочинений писателя. Скажем, вещие слова о русском либерализме в письме к А. Н. Плещееву от 27 августа 1888 года:

«Под флагом науки, искусства и угнетаемого свободомыслия у нас на Руси будут царить такие жабы и крокодилы, каких не знавала даже Испания во время инквизиции. Вот вы увидите! Узость, большие претензии, чрезмерное самолюбие и полное отсутствие литературной и общественной совести сделают своё дело. Все эти <���…> напустят такой духоты, что всякому свежему человеку литература опротивеет, как черт знает что, а всякому шарлатану и волку в овечьей шкуре будет где лгать, лицемерить и умирать „с честью“».

Провидческое предсказание!

Живой мост соединяет последних великанов XIX столетия — Льва Толстого и Чехова — с нашими русскими, советскими классиками. Это очевидно на примере М. А. Шолохова, статья о мировом значении которого появилась в одном из номеров «Нашего современника», когда я работал короткое время заведующим отделом критики.