Питер Мейл - Еще един год в Провансе

То есть если вы поймете, о чем речь. Марсель никогда не славился стремлением выполнять то, что велит французское правительство, история трений с Парижем давняя, касается она и стиля речи. Как следствие, Марсель избегает языка официального Парижа. Вносит свою лепту акцент. Произношение настолько шероховатое, что самые знакомые слова кажутся вымоченными в каком-то густом соусе. Что же касается местных слов и оборотов, то вы ощущаете себя брошенным в водоворот совершенно нового языка.

Вот одна из многих фраз, поставивших меня в тупик. Разобраться с ней я смог, лишь когда мне ее предъявили написанной на бумаге.

« L'avillon, с'est plus rapide que le camillon, m ê me si y a pas de peuneus ». — «Самолет быстрее грузовика, хоть и без шин».

Относительно простая французская фраза становится непонятной, поданная под марсельским маринадом. Ситуация осложняется, если произносимая фраза — местное изобретение. К примеру: « Il est un vrai cul cousu ». Этой фразой обозначают того, кто лишен чувства юмора, от кого улыбки не дождешься. В буквальном же переводе она означает, что у этого человека зашита задница. Если же бедняга не только мрачен, но и считается несколько умственно ненормальным, о нем говорят: « Il est bon pour le cinquante-quatre » — ссылка на трамвай маршрута 54, на котором можно доехать до психлечебницы.

Имена, любовно выбранные родителями для своих отпрысков, тоже не избегают марсельской обработки. Андре, хочет он того или нет, называют здесь Деду, Франсис становится Сису, Луиз — Зиз. Подрастая, дети употребляют слова, которых нигде более во Франции не услышишь: momo и mafalou, toti, scoumougne и cafoutchi . Этот особый язык внутри языка иногда очень близок к прованским диалектам, но в нем встречаются заимствования из языков иммигрантов, осевших в Марселе на протяжении столетий и прибывших из Италии, Алжира, Греции, Армении и бог весть откуда еще. Получившийся языковый компот, сочный и богатый, ошеломляюще действует на вновь прибывшего.

Но попасть в Марсель тоже не всегда просто. Попробуйте-ка найти центр этого города. Лучше всего, конечно, прибыть в него морем. Тогда вы согласитесь с мадам де Севинье, ошеломленной «его магической красой». С моря вы увидите Марсель целиком: аккуратный прямоугольник старого порта, раскинувшийся за ним город, уловите золотое сияние базилики Нотр-Дам де ла Гард. Но если приедете по шоссе, как и мы, то ваши первые впечатления утонут в виадуках, туннелях, в путанице многоуровневых развязок. Мадам де Севинье этого автодорожного кошмара избежала. Это суматошное движение и эта архитектура машинного муравейника пробудили во мне жажду разрушения.

К старому порту мы нашли дорогу исключительно в силу везения, и настроение вмиг улучшилось. В этом волшебство приморских городов: вдруг после скученности внутреннего города перед тобой открывается морская даль, вместо вони из выхлопных труб ноздри овевает соленый ветерок с моря. А в Марселе добавляется своеобразная нагрузка на барабанные перепонки: торговки рыбой наперебой расхваливают свой товар.

Рыбный рынок начинает работу в восточной части порта около восьми часов утра. Торговки с обветренными лицами, в резиновых сапогах стоят за низкими ящиками размером с малый обеденный стол. Улов дня еще трепещет перед ними, рыбьи глаза провожают проходящих укоризненным взглядом. Задержитесь на миг, и мадам — похоже, что мужья ловят рыбу, а жены ее продают, — схватит рыбину с лотка и сунет вам под нос.

— Нюхните, как пахнет море! — Она шлепнет рыбину ладонью, и та начнет извиваться. — Дура я, — причитает торговка, — продаю живую рыбу по цене мертвой. Рыба полезна для головы, для любви, venez, la mamie, venez! [59] Прийди, душенька, прийди! (фр.)

Клиенты выбирают, нюхают, покупают. Они уносят покупки в синих полиэтиленовых мешках, осторожно держа их подальше от себя, потому что рыба все еще трепыхается.

За торговыми местами рыбного рынка начинается пестрое разноцветие как будто сросшихся бортами маломерных судов. По ним можно удалиться на несколько сотен ярдов от берега, не замочив ног. Плавучие распивочные, гоночные, прогулочные; роскошные посудины, сияющие десятком слоев лака; толстопузые паромы, которые могут переправить вас на маленький остров с мрачной репутацией.

Замок Иф, старший брат тюрьмы Алькатрас в бухте Сан-Франциско, был построен в шестнадцатом столетии и использовался для удержания нежелательных лиц вне границ города. Слабым утешением для заключенных служил чистый морской воздух, а вид Марселя, живописно раскинувшегося всего в миле, усугублял их душевные мучения. Драматическая ситуация подсказывала сюжет, и таким образом появился никогда не существовавший в реальности узник замка Иф, знаменитый граф Монтекристо. Его изобрел Александр Дюма-отец, которому довелось стать свидетелем административной легализации своего детища. Власти, не желая разочаровывать читателей, еще при жизни автора санкционировали оформление камеры графа Монтекристо. На одного фиктивного заключенного пришлось, однако, множество подлинных. Здесь содержались тысячи протестантов перед отправлением гребцами на галеры. Примером абсурдности законодательства, свойственной отнюдь не только нашему времени, может служить мсье де Ниозель, преступление которого состояло в том, что он не снял шляпу в присутствии короля. Кошмарное преступление стоило ему шести лет одиночного заключения на острове. Неудивительно, что точку королевскому правлению во Франции поставила гильотина.