Питер Мейл - Еще един год в Провансе

Неизвестно, по какой причине забеспокоились мужья, кто открыл им глаза. Скорее всего, одна из деревенских старух, которой доставляло удовольствие обличение недосягаемых по причине возраста соблазнов и пороков, отклонений от норм; возможно также, что это была одна из разочарованных женщин, которой не удалось подняться в квартирку над мясной лавкой, в пропахшую говядиной спальню. Так или иначе, поползли сплетни, дошли и до ушей обманутых муженьков. Тишину супружеских спален нарушили гневные упреки, обвинения. Запирательство не помогло, опровержениям не верили. Один муж доверился другому, оба обратились к третьему. Они оказались членами презренного клуба.

Однажды вечером пятеро рогоносцев собрались в кафе: трое фермеров, почтальон и сотрудник страховой компании, по роду деятельности часто не ночевавший дома. Они заняли стол в самом углу, подальше от бара. Колода карт маскировала истинную цель их встречи. Тихими, полными горечи голосами они поведали друг другу почти одинаковые истории. Она изменилась. Она теперь не та женщина, на которой я женился, с которой прожил годы. Этот паршивый salaud [24] Мерзавец (фр.). разрушил наш брак своей грязной ухмылкой и своими непристойными штанами. Они распалялись, забыли про карты, голоса их звучали все громче, все возмущеннее. На них обращали внимание. Почтальон, наиболее из них осмотрительный, предложил встретиться в более безопасной обстановке, где можно было бы без помех обсудить, что можно предпринять.

Приближался конец сентября, начался охотничий сезон. Они решили встретиться в воскресенье на заре, в холмах. Пятеро товарищей по несчастью с ружьями и собаками отправились травить дикого кабана, регулярно разбойничавшего в виноградниках.

Солнце, лишь только появилось из-за горизонта, принялось нещадно прожаривать все, до чего дотягивались его лучи. Воскресенье в сентябре выдалось июльским. Добравшись до гребня Люберона, они едва тащили ноги, едва волокли ружья, патронташи и иную амуницию. Легкие разрывались от жары и усталости. Они опустились на траву в тени могучего кедра, пустили по кругу бутылку. Собаки, звеня колокольчиками, бросились исследовать кусты, выписывая зигзаги, как будто их сдерживали невидимые поводки. Посторонних звуков, ушей, глаз поблизости не наблюдалось, можно было без помех совещаться, искать решение.

Кого наказывать, жен или мясника?

Обработать ему бока, сломать пару ребер, разорить лавку — хороший урок. Возможно, возразил кто-то. Но он опознает обидчиков, вмешается полиция. Возникнут трения, запахнет тюрьмой. Кому это нужно? Да и остановит ли это негодяя-соблазнителя? Женщины пожалеют пострадавшего и бросятся его утешать. И все пойдет по-прежнему. Мужской организм хорошо переносит побои. Бутылка переходила от одного к другому, они замолчали. Каждый представлял, как он будет куковать в тюрьме, а жены, избавленные от надзора… Если уж они и в присутствии мужей умудряются… Наконец один из них произнес то, что у всех вертелось на языке: требуется окончательное решение вопроса. Мясник должен исчезнуть из деревни так или иначе. Только тогда к ним вернется прежняя жизнь. И жены. Вон этого похотливого козла из деревни!

Почтальон, как наиболее разумный и умеренный, предложил серьезно поговорить с мясником. Мол, убирайся, или… Может, тот тоже окажется разумным. Но остальные четверо решительно возразили. А где же наказание? Где кара, месть, справедливость? Они останутся вечным посмешищем для всей деревни, всю жизнь на них будут пальцами показывать, на слабаков, проворонивших своих жен. На трусливых рогоносцев.

Бутылка опустела. Один из них поднялся на ноги, отошел подальше и установил пустую бутылку на валун. Вернувшись, поднял свое ружье и зарядил его. «Вот что надо сделать». Прицелился, выстрелил. Бутылка разлетелась, сверкнув на солнце осколками. Он взглянул на остальных и пожал плечами. Voilà .

Они решили бросить жребий, кому исполнить вынесенный коллективно приговор. Решив этот важный вопрос, направились по домам, к воскресному ланчу с любимыми женами.

Палач-исполнитель тщательно выбрал время, оставив дом в безлунную ночь. Ружье он зарядил двойной порцией крупной дроби, достаточной, чтобы уложить слона, не говоря уже о человеке, да еще при выстреле в упор. Думалось ему, вероятно, спят ли остальные четверо или думают о нем, пробирающемся по пустынным улицам к мясной лавке. Вечностью показалось ему время, понадобившееся мяснику, чтобы спуститься и открыть дверь.