Александр Коперник - Это был 2015. П(р)ошлый век

— Я просто секс-бомба. Взрываюсь постоянно. Потому что всё бесит.

— А при чём тут секс?

— Какой ещё секс?

Когда шёл на работу, прошёл мимо женщины, которая говорила в мобилу, несколько растягивая слова: «Здесь… нет… дождя». Идёт, такая, под зонтом, по зонту молотит дождь, мимо проезжают машины, чей шум явно искажён мокрой дорогой, а она — «здесь нет дождя».

И ведь если ей предъявить — точно вывернется. Скажет: «Я имела в виду под зонтом». И сразу после этого обвинит в чём-нибудь (вероятно — во вранье), да так, что отмыться до конца жизни не сможешь.

«Ты должен догадаться, чего я хочу. А если я обижаюсь — должен понимать, на что. Я обижаюсь всегда на очевидные вещи потому что; и хочу очевидных вещей. А в голову мне лезть не смей. Моя голова — моя территория. Не трогай мою душу. Это тоже очевидно же!»

— Кать, мы выходим.

— Да, я знаю. Ой, я, кажется, паспорт забыла. А, нет, на месте.

Она смотрела так, будто видела его в последний раз. В общем-то, так и было — у выхода с эскалатора дежурила полиция, собиравшая всех без разбора в рекруты.

Они же пока этого не знали. Они поднимались по эскалатору, думая, что едут в консульство, подавать заявку на визу; для неё.

Визу она так и не получила.

Оказалось, что отличный способ почувствовать себя живым — грохнуться на асфальт с самоката на полном ходу через руль. Несколько метров полёта с удивлёнными мыслями неплохо прочищают мозги. Неизбежное приближение асфальта доказывает отсутствие фактического выбора. Болезненное соприкосновение с поверхностью иллюстрирует, что всё однажды приходит к очевидному финалу. Женский визг где-то в стороне, а потом вопрос женским голосом: «Живой?» — греет душу и позволяет верить, что даже чужим людям бывает не всё равно.

И после всего этого боль в ладонях, локте и колене даже в радость, она — как зарубка на носу; жаль, ощущение жизни будет таять так же, как и эта боль.

Шутишь о суициде. Тебе говорят: «Прекрати об этом!». Или, там: «Не смей об этом рассуждать!». Ты высказываешь мысль о том, что будет, если ты внезапно умрёшь — и тех, кому ты об этом говоришь, просто перекашивает. «Не будет этого», — говорят они. Что толку в их словах? Потом ты всё равно умираешь, и их слова оказываются пустотой. Они внезапно понимают, что не долюбили, не договорили о чём-то. И слишком рано вдруг, и не того внезапно, и не там ни с того-ни с сего.

При жизни почему-то это было не так важно; а стоило умереть — сразу так нужен стал, чёрт побери, «как я раньше до этого не додумался». По-моему, это показывает, насколько живой человек — пыль, и насколько пыль (прах из крематория) — реально наконец-то человек.

Главное, что перед смертью ты ничего не чувствуешь и не ожидаешь. Она обязательно приходит внезапно. Ты даже можешь ощущать инерцию — как будто ты уже не управляешь собой; ты не понимаешь, зачем ты сейчас открыл холодильник, ты не помнишь, когда налил этот кофе, не очень чувствуешь, что работаешь и зарабатываешь. Твоя жизнь переходит в состояние абстракции, в состояние юридического знания об отношениях между объектами, знания без оценки и собственного отношения. Даже такому отрешённому рассудку невдомёк, когда произойдёт смерть — хотя, вероятно, такой рассудок вполне может прийти и к суициду; но и суицид оставляет выбор; и суицид не точен, не научен, и он не даёт гарантий, он — как некая издёвка, снежок, прилетающий в открытые глаза.

Что они говорят? Они говорят, говорят — и это важнее всего; а потом тоже будут говорить, случись чего — и эти слова будут отличаться не так уж сильно. По крайней мере, по степени насыщенности и осмысленности. Слова, слова, слова.

Выживание — удобное обоснование любой подлости общенационального или даже мирового масштаба. Скажи «выживание» — и можешь убить всех.

Ну, то есть, ты, конечно, не можешь; если быть точнее — кто-то скажет «выживание» — и может убить тебя. Или посадить в шахту. Или запытать в подвале.

Попался!

Раз, два, три, четыре, пять.

Начинаем выживать.

У метро ходил огромный жёлтый кот с надписью на спине «квик мани». У него болтался живот и морда висела, выражая совершенно марсианское уныние.

Когда он подошёл ко мне и сказал «мяу» грубым басом, я… даже не знаю, как описать мои чувства.