Владимир Масян - Игра в расшибного

На базе «Буревестника» хозяйничал Лёнька Манкевич, который к тому времени держал под пятой центр города вдоль Волги, от парка культуры и почти до Глебучева оврага. Манкевич раз пять сидел в КПЗ под следствием, но всегда выходил на свободу до суда. Не зря Саня Кич поставил расчетливого и жестокого Лёньку своим смотрящим.

Карякин на дух не переносил понятия блатных о жизни, убеждаясь, что честное воровское слово имело смысл лишь среди самих воров. Обжуливать остальных считалось их обычным делом. Времена английского благородного разбойника Робин Гуда и байроновского Корсара канули в лету, зато нашлись достойные наследники у русского Ваньки Каина. Не менее преуспели на этом поприще и единокровные потомки Бени Крика из Одессы. А по пятам нахально лезли в центральную Россию «лаврушники» с Кавказа и Закавказья.

Так или иначе, но к середине шестидесятых годов двадцатого столетия этот блатной кагал ещё был единым в едином пространстве огромной державы и управлялся «бродягами» — ворами в законе. Как ни странно, бродяги отвечали за паритет между бандитами и населением. Поэтому в обычном общении с «народом» авторитеты строили из себя правдолюбцев и больших либералов. Русские воры к тому же кичились своим патриотизмом.

Может, потому и у простого человека, в котором живёт стихийный протест против всякого насилия, в отношении к преступнику в душе всегда смешиваются осуждение, любопытство и сочувствие. Конечно, никаких таких «аналитических» мыслей в голове у Карякина не рождалось, но морячок носом чуял, что для всех уютного места под солнцем становилось мало.

В школьные годы Котька занимался греблей на байдарке и знал, как облупленных, многих бойцов Лёнькиной «мазутки». Не хуже милиции знал и тех, кого они сажали на пику — торгашей и спекулянтов, хотя дела у Манкевича ни разу не доходили до мокрухи. Не потому, что он был такой ушлый: просто в годы страшного дефицита товаров и продовольствия за жизнь воротил чёрного рынка не дал бы медный грош и последний бродяга. Рыночные барыги за счастье почитали платить дань ворам, лишь бы не трястись от страха быть ограбленными.

Водил дружбу Костя и с мастерами спорта, которые смотрели на мельтешение бакланов, как на блох, повылезавших поверх собачьей шерсти после лютой зимы. А кому не ведомо, что у всякого своя блошка, своя вошка!

По сю пору Котька брал на базе спортивную шлюпку, чтобы у бакена на выходе из ямы подёргать на отвесную блесну судака или половить леща на кольцо. Но чаще Карякин нырял под крыло деревянного буревестника после заводской смены, чтобы посидеть с дружками, такими же работягами, и спокойно, без оглядки на шныряющих по пивным и закусочным борзых оперативников из комсомольских отрядов, выцедить стаканчик дешёвого портвейна, да покалякать за жизнь. Одним словом, Костя не был на базе чужаком.

Перед трапом, переброшенным через высокий бетонный парапет, мелюзга дулась в пристенок. Монеты со звоном отлетали далеко в стороны.

— А в расшибного слабо? — остановившись рядом, спросил Котька.

— С кем? С тобой, длинный, што ли?

— Хоть бы и со мной!

— Ага! Ищи клопов у себя за пазухой! — чуть не хором заорали мальчишки. — А то мы не знаем, как ты с одним гривенником самого Валета без штанов оставил.

— Было дело, — подмигнул Котька своим ухажёркам.

— Правда, тебе Кич свою биту подарил? — обступили их чумазые сорванцы. — Покажь!

— В другой раз.

— Фуфло двигает, — сразу потеряли интерес к длинноногому фраеру ребятишки. — Айда в карты шпилить!

— Ништяг! — только и успел произнести Котька вслед растворившимся между лодками мальчишкам: территория базы негласно отдавалась под охраняемую лодочную стоянку, и на берегу, и перед пароходом полно было катеров и лодок.

Пропустив вперёд девчат, Костя за руку поздоровался с дежурным, и они прошли через пароход на спортивный причал. Карякин деловито выдернул из кучи три целеньких лежака и, чтобы никому не мешать, положил их подальше от прохода.

— Устраивайтесь, я сейчас приду, — Костя вынул из Милкиной сумки газетный свёрток и направился на верхнюю палубу.

Кич со своим смотрящим в одних плавках сидели в шезлонгах под полосатыми бело-голубыми зонтами, с которых в спешке забыли срезать магазинные этикетки, и те пропеллерами трещали на ветру. Между ними стоял аккуратный столик с бутылками «Нарзана» и коробкой гаванских сигар. Чуть поодаль, прямо на полированных досках палубы развалились несколько крепких парней. Ещё один, отмахиваясь от дыма, над углями в мангале жарил на шампурах четыре куропатки.