— Ну, Котька! — говаривал отец, растирая озябшие ладони. — Забагришь по первому льду налима, объедимся пирогами. Для меня нет лучше угощения, чем кулебяка с налимьем плёсом и жареной квашеной капусткой.
— Будя вам! — счастливо улыбалась уголками рта мать, сидевшая на уже вымытом опрокинутом корыте. Куталась в истрёпанную телогрейку и не могла согреться. — Вона сколь судака да щуки насушили. Попарю, не хуже будет.
— Нет, мать, — настаивал на своём Василий Степанович. — Рыба тогда внусна, когда её из воды и на сковородку. А всё остальное — эт, касерва! Эрзац, как фрицы говорили.
— Раз про еду калякаете, знать, вечерять пора, — поднималась Клавдия Филаретовна. — Вы тут заканчивайте, я пойду селянку пожарю. Надысь Фролка приносил бабам молодого порося, я позавидовала, купила кусочек мясца, да сальца чуток.
— Как купила? — изумляется отец. — Я ему, забулдыге, почти новые сапоги отдал. А он — продавать, значит? Совесть у него есть?
— Когда это было? — не понимает стенаний мужа Клавдия Филаретовна. — Да и просил не дорого. Кабы по базарной цене, я б не взяла.
— Чай он не прасол, а рубщик мяса. Ворованным торгует, — не унимался отец.
— С того и живёт, а с государства не убудет. У них и так у всех морды повылазило! — твёрдо заявляла мать. — Не то, что мы, голоштанные!
— Завелась! Не хуже других живём, — раздосадовано, но уже спокойно говорит Василий Степанович. — Ступай, жарь ужо свою селянку. — И тихонько, подмигивая Котьке, добавляет: — Нам чего, мы ворованное исть не будем, мы его сожрём!
* * *
Близость Волги и скрытый от любопытных глаз, своевольный, дерзкий и зачастую порочный уклад жизни на берегу во многом определяли характер детских увлечений дворовой ребятни. С ранних лет каждый из них плавал так же шустро, как вприпрыжку бегал по суше; умел грести на вёслах и управлять лодкой как в солнечный день, так и в непогоду; без помощи взрослых ставил выброшенные за негодностью для промышленного лова драные и своими руками починенные сети; налаживал перемёты с коваными на отцовском заводе крючками или самодельные вентеря с длинными крыльями; смело забредал в волну с бредешком, мотню которого, уже казалось, невозможно было штопать. В отличие от сверстников, проживавших в центральных районах города, страх воды им был непонятен.
Никто из ребят не мог и в страшном сне представить, что его хоть на день отлучат от привычных забав на большой реке. По Волге еще плыли льдины, а в измызганных школьных портфелях уже лежали вперемежку с карандашами и перьевыми ручками, чернильницами-непроливайками и обёрнутыми в газеты учебниками рыболовные крючки, мотки лески на шпульках, грузила и поплавки, смастерённые их винных пробок и гусиных перьев. Мысли их ещё оставались отягчёнными невыученными уроками, а трепетные душонки уже тянулись к топкому берегу, запруженному весенней тиной, от которой так знакомо тянуло запахом гниющих прошлогодних водорослей.
У каждой ватаги было своё «законное» место и на причаленных к берегу у лесопилки тяжёлых многоярусных плотах, с которых выуживали разную мелкую рыбёшку на уху; и между лодками, глубоко уткнувшимися носами в разноцветную гальку или крупный серый песок, где прячась от ветра, пекли в углях картошку или завёрнутого в листья лопуха пузатенького берша. Бывало, что и забредшая из слободки курица оказывалась в продымлённом на таганке вареве. Но тут уж ничего не попишешь: на пусто никто не пришлёт, а с пуста всяк волочит. Нельзя край оврага держать хозяевам дырявые изгороди!
Чужих людей на берегу не привечали, но и своим частенько приходилось отстаивать по весне «законную» территорию в драках с мальчишками из других дворов и соседних улиц. Умению драться учили даже девчонок, дабы не уступить никому. Знали: с болтунами и хлюпиками настоящие хозяева берега — браконьеры и местная шпана — дело иметь не будут, а значит, прогонят взашей куда подальше. А так, глядишь, на «атасе» постоять попросят, когда осетров разделывают, или снести по адресочку икорки. Снасти посторожить, сбегать за кем, да мало чего в путину может понадобиться: а тут знакомые ребятишки всегда под рукой! И рыбарям спокойнее: есть с кого спрос учинять.
Там же на берегу, но в овраге, на вытоптанном ребячьими сандалями пятачке, среди высоченной жёстколистной амброзии, называемой в народе американкой, и пахучей пыльной конопли, что густыми зарослями росли под кручей, азартно играли в расшибного.
Читать дальше