Мишель Фейбер - Книга странных новых вещей

Твои комментарии о больничных переменах вполне естественны, учитывая усилившийся стресс, но они только подтверждают мои мысли о том, что сейчас, наверное, не самое лучшее время для тебя, чтобы ходить на работу. Ты носишь нашего ребенка. Я надеюсь, что еще носишь, что у тебя не случился выкидыш. Не это ли подорвало твою веру в Бога? Я мучительно тревожусь за тебя. Пожалуйста, расскажи мне.

Что бы это ни было, оно завлекло тебя в духовную пропасть. Все эти «невежественные скоты», толпящиеся в больнице, — тоже бесценные души. Богу не важно, что у кого-то из нас прыщи, гнилые зубы или плохое образование. Пожалуйста, вспомни, что, когда мы встретились, я был алкоголиком, пустым местом. Захребетником. Если бы ты отнеслась тогда ко мне с тем презрением, которого я заслуживал, то я бы пропал навсегда, я бы стал еще хуже и получил бы подтверждение, что такие типы, как я, неисправимы. И кто знает, может, те женщины, которых ты видишь в приемном покое, пережили семейную травму, похожую на твою? Прошу тебя, как бы трудно это ни было, не теряй способности сострадать. Ты сама говоришь, что эти люди напуганы. В глубине души они знают, что отчаянно нуждаются в том, что бессильна им дать медицина.

Напиши мне поскорее, как только сможешь, я люблю тебя,

ڇ наконец залило горизонт золотистой карамелью. Впереди неспешный закат с его почти изнуряющей красотой, а потом будет долгая-долгая ночь. Питер спрятал гниющую оазианскую еду в сумку и покинул здание.

Он прошел около мили, надеясь, что база скроется из виду или, скорее, что сам он исчезнет незамеченным для персонала СШИК. Но в этом однообразном плоском ландшафте здание постоянно оставалось в поле зрения, и благодаря фокусам перспективы казалось, оно не только не удаляется, а наоборот — приближается. Умом Питер понимал: крайне маловероятно, что за ним наблюдают, но инстинктивно чувствовал себя под постоянным надзором. Он продолжал идти.

Он направлялся на запад, в пустыню, — то есть не к оазианскому поселку и не к Большому Лифчику. Он фантазировал, что если забредет достаточно далеко, то обязательно встретит горы, ручьи или, на худой конец, скалистый холмик или топкое болото, что даст ему хоть какой-то ориентир. Но тундра не кончалась. Пласт бурой земли, кое-где оживленной кустами белоцвета, фосфоресцирующими в закатных лучах, а стоило ему оглянуться — позади маячил жуткий бетонный призрак базы СШИК. Утомившись, он сел и стал ждать, когда ڇ закатится за горизонт.

Сколько он прождал — неизвестно. Может быть, часа два. А может, и все шесть. Его сознание отделилось от тела и парило над ним, где-то в "ς". Он забыл, зачем пришел сюда. Решил, что не сможет провести ночь в четырех стенах, и предпочел спать на открытом воздухе? Можно рюкзачок положить под голову вместо подушки.

Когда почти стемнело, он почувствовал, что больше не один. Вглядевшись в сумерки, он заметил маленькую невзрачную зверюшку метрах в пяти от него. Это был один из тех птицеобразных паразитов, пожравших урожай белоцвета и искусавших его самого. Тот осторожно двигался широкими кругами, на каждом шажке кивая. Вскоре Питер сообразил, что зверек не кивает, а принюхивается: его рыльце вынюхивало съестное.

Питер вспомнил тот миг, когда из руки брызнула кровь, вспомнил тошнотворную боль в прокушенной ноге. Гневная конвульсия растревожила его притупившееся горе. Убить, что ли, эту мерзкую тварь, раздавить ее, растоптать этот зубастый череп каблуком — не из мести, но ради самозащиты и чего-то еще такого? Нет. Зверек жалко и смешно качался в темноте, беззащитный и одинокий. И еда, которую он учуял, была вовсе не Питерова плоть.

Медленно и плавно Питер вынул из рюкзака угощение. Животное замерло. Питер положил пластиковый пакет на землю и отполз подальше. Зверек подошел и вцепился зубами в пакет, добираясь до смрадной вкуснятины. Сожрав содержимое, он проглотил и упаковку. А вдруг, подумалось Питеру, теперь животное ждет куда более мучительная смерть, чем если бы Питер размозжил ему голову каблуком? Наверное, именно это индусы и называют кармой.

Насытившись, животное ушло восвояси, а Питер сидел, пристально вглядываясь в огоньки на базе — это был его «дом вдали от дома», как сказала Грейнджер. Он вглядывался, пока огни не стали расплывчатыми, абстрактными, и тогда он представил себе солнце, встающее над Англией, и Би, спешащую через больничную парковку к автобусной остановке. Вот Би входит в автобус и садится среди разномастного люда обоих полов — шоколадно-коричневого, желтоватого, бежевого или бело-розового. Вот она едет в автобусе по запруженной транспортом дороге, выходит напротив магазина «Все по 99 пенсов», где продается хозяйственная мелочовка, дешевые игрушки и прочая ерунда, заворачивает за угол возле прачечной самообслуживания, которая находится в ста пятидесяти метрах от дома, разделенного на две семьи, без портьер на окнах, выходящих на улицу. Вот она поднимается по обитым истертым бордовым ковролином ступеням, идет в кабинет, где стоит машина, на клавиатуре которой она в любой момент, когда будет готова, может набрать слова: «Дорогой Питер». Он встал и пошел обратно на базу.