Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 08

И снова обращусь к М. А. Шолохову. В том же 1965 году шестидесятилетний писатель беседовал у себя в Вёшенской со школьниками-станичниками (он встречался с детворой регулярно — потому что любил). И на вопрос: «Подвиги можно было совершать в годы гражданской и Отечественной войн, а сейчас для этого какие возможности?» — Шолохов ответил кратко и ёмко: «Хорошо прожить жизнь с пользой для общества — это тоже подвиг… Война — разрушительница, а вот трудовой подвиг — это подвиг созидания. Хорошо учиться — это тоже подвиг. Вот так-то, ребятки».

…Вот так-то, Алина. Согласен: екклезиастова мудрость (время разбрасывать камни, время собирать камни) неопровержима. Но ведь как её повернуть: когда надо собрать волю в кулак и совершить подвиг — и когда «кропотливо и прочно строить дальнейшую счастливую и спокойную жизнь»? Вот коренные вопросы бытия человеческого, и юная Алина, как и подобает юности, бесстрашно задаёт их себе и другим.

К сожалению, толкование ею будущей доли человека с «мёртвыми глазами» не кажется мне ни юношески максималистским, ни объективно заданным самим ходом рассказа о жизни героя. Тут Алина явно выказывает несамостоятельность, тенденциозность своих суждений — возможно, от некритического усвоения антисоветской пропаганды. Что делать, живём в эпоху «плююрализма», как горестно пошутил однажды мой друг поэт Егор Исаев.

В самом деле: Соколов в 1946 году, во время встречи с автором рассказа, уже стал «обычным человеком» и мечтал, конечно же, не о подвигах, а о том, как изменить к лучшему свою трагически не заладившуюся жизнь. Ему это счастье — «просто… побыть наедине с собой» — и даром не нужно. Сдаётся мне, что не случайно ни Алина, ни её друзья «не заметили» в рассказе Шолохова страницы, где с такой покоряющей силой автор описывает простую и столь счастливую довоенную жизнь Соколова, его спокойную, «обыкновенную» и потому столь нежную, красивую любовь к жене и детям своим. Ни о каких подвигах, тем более об одиночестве, и не думалось тогда ему ни во сне, ни наяву… Вот почему Соколов без раздумий прижал к своему сердцу Ванюшку, столь же одинокого и несчастного, как и он сам. Пусть и выдав себя за его отца.

Сказано поэтом: «Тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман». Эти слова я отнёс бы (пусть с некоторой опаской) ко всему искусству социалистического реализма, недостатки коего были своеобразным продолжением его достоинств. Андрей соврал, что он отец Ванюшки. Но именно в этом «возвышающем обмане» — верный путь к счастью. Простому человеческому счастью.

…Должен сказать в заключение, что меня наповал сразили заключительные слова Алины: «Если только его после войны не посадят „за измену Родине“, за которую он проливал кровь».

Голубушка Алина! Я хорошо знаю, кто внушил тебе это. Ведь даже в канун 60-летия Победы один за другим гоняли по телевизору кинофильмы, якобы раскрывающие, наконец, «всю правду» о минувшей войне. «Московская сага», «Штрафбат»… долгий, долгий перечень обмана под видом правды. Обмана, не возвышающего, но унижающего нас и наше историческое прошлое. Ты смотрела или читала «Сагу», дитя моё? Да это же сплошь наглое, злобное и бездарное враньё, коктейль из домыслов, версий, слухов, сплетен — и, главное, никакого чувства ответственности за сказанные слова или отснятый телекадр. Свобода, давно сползшая по наклонной в трясину безнаказанности и цинического хамства…

«Если не посадят за измену…». Ну каким ветром это предположение навеяно? Да, сотни и сотни тысяч военнопленных прошли строгую «фильтрацию» в органах МГБ: был ли предателем или не был? служил фашистам или не служил? Наверное — и даже наверняка — не обходилось здесь без ошибок и излишних строгостей. Вот мой дядька, Пётр Ильич, попал в плен в 41-м, а вышел на волю только весной 49-го года. Я точно знаю, что его, не найдя компромата, «на всякий случай» сослали на Урал, в город Молотов (ныне Пермь), где он пробыл в ссылке пять лет. Но ещё при жизни Сталина он вернулся домой и плотничал в родном Черногубове под Тверью до скончания своих дней. Я не раз пытался спросить его — зря или не зря «впаяли» ему пятилетнюю ссылку. Он только усмехался и говорил: «Могли и больше отвесить…». Не любил говорить о плене. Стыдно — и это чисто по-русски.

Потом пришла новая крайность — героизация реальных и мнимых подвигов военнопленных в фашистских лагерях. Оно, кстати, было очень важно для «размораживания» истории, для её приближения к истине. Однако была уже в середине 50-х (именно тогда написана «Судьба человека») и другая, подспудно антисоветская линия не просто «героизации плена», а дегероизации народной, Отечественной войны. Тогда, почти полвека назад, поэт писал: