Станислав Новицкий - Запуск разрешаю! (Сборник)

В том, что это мой первый и заключительный опыт редакторской деятельности, я почти не сомневался.

— Храмы разрушали не только в нашей области. Это происходило на всей территории Советского Союза, — тем временем выгораживал местное руководство Зосима Петрович. — Так, Юрий Антонович?

Баранкин не отвечал. На всякий случай он отодвинулся и сел вполоборота к гостю, прикрыв глаза рукой. Чтобы еще раз оправдать местных коммунистов, Зосима Петрович громко произнес:

— Это по приказу свыше власть отправляла священнослужителей в лагеря, на Колыму, Соловки. И не только их. Вспомним раскулачивание, коллективизацию…

В эфире послышалась громкая дробь. Это Баранкин, задумавшись, стал нервно бить пальцами по столу. При этом он все время глядел куда-то в сторону. Звукорежиссер «вывел» микрофон из эфира.

В студии повисла гнетущая тишина. Разговор не получался. Казалось, ни ведущий, ни гость не собирались продолжать беседу.

«Может быть, ждут, когда истечет время? Но его полно. Надо что-то делать! Что делать? — нервно размышляю я. — Ну, сделай что-нибудь, редактор! Иначе обязательно уволят».

Я схватил какой-то листок и мигом написал: «Юрий Антонович, время еще есть. Осталось двадцать минут. Потяните».

С этой запиской направился к ведущему. Сирякин, заметив передвижения, насторожился.

— Стой, стой на месте, — прошипел он и замахал руками. Я сделал ответный жест, мол, все в порядке.

«Ошибок не повторяем, — лихорадочно соображал я. — Перед камерой не суетимся. А сделаем вот так: на полусогнутых, за выступающими, за выступающими… За ними меня никто не увидит. Передам им незаметненько бумажку. Пусть успокоятся и продолжают диалог».

Согнувшись, подбираюсь сзади к Баранкину. И вдруг… Вижу на контрольном мониторе: рядом с двумя участниками программы возник третий — согбенный человек с красным испуганным лицом и мятой бумажкой в вытянутых руках…

«Кто это? — с ужасом вглядываюсь. — Ба, так это я. Впервые вижу себя по телевизору. Ну и рожа. Господи, надо хотя бы улыбнуться. А то зрители подумают черт знает что».

Какое-то время пытаюсь изобразить улыбку на экране. И надо бы уходить. Да неудобно. Как-то не по-человечески. Пришел — ушел. Ни здрасьте ни до свидания. Может, помахать?

Вдруг (последнее, что вижу на мониторе) чья-то рука появляется сбоку и вышвыривает меня из кадра. Падая, я цепляю штатив с осветительным прибором. Грохот в студии невообразимый.

— Убью! — отрывисто шепчет мне в ухо Сирякин. Он придавил меня за горло к полу. Я поднимаю руки. Точнее, вытягиваю их вдоль шершавого покрытия. «Сдаюсь».

Хватка на шее ослабла.

— Спокойно, — говорю. — Продолжаем работу.

Тяжело дыша, поднимаемся. Сирякин быстро возвращается к камере. Наводит фокус. Щелкает пальцами, мол, Юрий Антонович, продолжайте. Тот — ни в какую. С опаской глядит в мою сторону. После третьего щелчка, наконец, стал что-то говорить, поминутно останавливаясь. Будто о чем-то беспокоясь.

«Наверное, думает, что время кончилось, — мгновенно проносится у меня в голове. — Надо спасать программу. Редактор я или кто? Надо как-то проявить себя. А то скажут, чем занимался во время передачи? Как помогал? Что делал? Я все подробно объясню. Может, оставят?»

В углу, с крышки студийного рояля, беру чистый листок и еще раз пишу текст. На этот раз — крупно, телеграфным шрифтом: «ВРЕМЯ ЕЩЕ ЕСТЬ. ПОТЯНИТЕ!» Осторожно подбираюсь к Сирякину с тыла. Слышу, вроде участники передачи оживились. Опять начали разговаривать. Общаются. Что-то обсуждают. «Молодцы, — думаю, — не растерялись. Ничего, лишнее предупреждение не помешает». Я медленно подбираюсь к оператору. Вот его спина, мощная и широкая. Короткая шея, черные с проседью волосы, редеющие на макушке. Уши прикрыты наушниками. Из них доносится недовольный голос режиссера. Я осторожно поднимаю листок с текстом над головой Сирякина.

«ВРЕМЯ ЕЩЕ ЕСТЬ. ПОТЯНИТЕ!»

Баранкин не замечает. Оживленно беседует с Казашниковым. Я поднимаю листок чуть выше. Не видят. Наконец- то разговорились. Молодцы. Я вытягиваюсь на носочках. Баранкин на полуслове делает паузу. Долго пытается разглядеть, что написано. Яркий свет прожекторов ослепляет. Он прикрывает глаза ладонью.

— Я вижу… Кажется, наш редактор дает сигнал, что время передачи подошло к концу, — импровизирует Баранкин.

Сирякин поворачивается. Вижу его изумленное лицо. Я опускаю листок и показываю текст. Ничего особенного.

— Мы еще не успели рассказать много интересного, — забеспокоился Казашников.