Игорь Гриньков - Белый пиджак

Я даже вынашивал мысль уехать из Калмыкии куда-нибудь подальше, например, на Север, и с этой целью ворошил подшивку «Медицинской газеты», где на последней странице иногда публиковали объявления о вакансиях в различных регионах страны. Но потом, что-то мне подсказало, что этого делать не стоит; подниматься надо именно там, где падал. У меня перед глазами был живой пример: коллега по имени Алик, страдавший тем же самым, что и я. У него трагически погибла жена, ребенка забрали на воспитание ее родители, Алик подолгу не задерживался ни на одном месте, где ему удавалось устроиться на работу (объяснять причину, надеюсь, излишне). За короткий срок он умудрился пропить две квартиры, и опускался все ниже и ниже. Однажды я встретил его в городе, в поношенном пальто, всего какого-то «пожеванного». Отношения между нами были доверительные, поэтому мы без церемоний могли обсуждать свой «животрепещущий» вопрос. Поэтому я спросил у Алика в лоб: «Не собираешься «завязывать»?

То, что я услышал от него, меня очень удивило, потому что непреложную истину про телегу, которую никогда не ставят впереди лошади, вроде, никто не отменял: «Сначала я восстановлю свой социальный статус, а потом брошу пить!».

Алик, конечно, очень глубоко заблуждался. Даже бросившим пить не всегда удается восстановить этот самый «статус»; это еще далеко не факт. А, чтобы было наоборот, об этом мне слышать не доводилось.

Потом следы моего коллеги затерялись; по слухам, он уехал в Армавир, где знакомая армянская семья приютила его в каком-то сарайчике или чулане, и Алику приходилось выполнять всякую черную работу, не связанную, естественно, с медициной…

И вот грянула перестройка. К этому времени, протрезвленный, я вернулся на прежнюю работу в Бюро СМЭ и с двойным энтузиазмом занялся экспертной практикой, которая все больше и больше захватывала меня своей необозримостью и неординарностью. Создал вторую семью, и через год родилась маленькая девочка, поглотившая мое существо без остатка. Думаю, что не последнюю роль сыграл комплекс вины перед старшими детьми, которые оказались лишенными отцовских забот и ласки в шестилетнем возрасте. И я компенсировал этот комплекс вины, изливая всю любовь и нежность на младшую дочурку. Пусть хотя бы она будет беззаботной и счастливой!..

Опустим перестроечные маразмы, вроде попытки исправления многолетнего «бардака» за 500 дней [6] Программа-утопия интеллектуального теоретика Григория Явлинского. или обещания построить для каждой советской семьи отдельную квартиру к 2000 году (а хрена по всей морде не хотите, господа-товарищи? коммунизм к 1980 году вы, если помнится, тоже строили!), как уводящие в сторону от магистральной темы нашей повести.

Перестройка ознаменовалась началом столь шизофренической антиалкогольной кампании, что порой казалось, что у организаторов этого мероприятия совсем повредились мозги. В прессе и на телевидении потоком пошли материалы, где серьезные, на первый взгляд, ученые убедительно доказывали обескураженному населению, что выпитые им за обедом 100 грамм спиртного так негативно сказываются на здоровье и имеют такие страшные отдаленные последствия, что, право, лучше принять 100 грамм мышьяка; и то вреда будет меньше.

В ход пошли «фанфурики» — одеколоны, лосьоны, любые спиртосодержащие жидкости, медицинского и чисто бытового назначения. Экономные пьянчуги налегали на «тюрю»; в тарелку с водкой густо крошился хлеб, и эта похлебка поедалась ложками. На лицах едоков вы не заметили бы особого удовольствия, скорее, присутствовало выражение отвращения, зато кайф от одной порции на троих в несколько раз превосходил балдеж от той же бутылки водки, выпитой обычным способом.

В этой связи мне вспоминались так называемые «макуны», которых мне приходилось встречать в студенческие годы. Спившиеся индивиды бродили между столиками летних кафе и скромно подходили к некоторым кампаниям, интуитивно находя тех, кто клюнет на их удочку: «Разрешите макнуть?», — удивительно проникновенно и вежливо спрашивали они.

Человек, перед которым стоял полный стакан искрящегося вина, благодушный и ничего не подозревающий, милостиво и утвердительно кивал головой. Черными пальцами «макуна» из недр кармана извлекался свежий хлебный мякиш, слегка приминался и погружался в стакан. Обескураженный доброхот внезапно обнаруживал, что вся влага из стакана исчезала — впитывалась хлебом; лишь на донышке сиротски плескалась какая-то муть с крошками. А благодарный «макун», громко чавкая и не забыв поблагодарить, с достоинством удалялся от столика.