Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 10

— Что ж, попробуйте доработать, — сказала она нам на прощание. — Может, что и изменится к лучшему.

Последующий вариант пьесы тоже не вызвал у нее особенного восторга, но, во всяком случае, не было и категорического отказа. Решили все-таки ставить, сцена выявит и хорошее, и плохое.

И тут во всю мощь заработала неукротимая режиссерская энергия Нины Ивановны Гуляевой. С восторженностью неофита она репетировала с актерами, делала декорации, шила, клеила, выторговывала у меня оставленные за ненадобностью для пьесы какие-то фрагменты «Мастера и Маргариты». Казалось, прорвался долго сдерживаемый водный поток и несет за собой все и всех. Любое сопротивление было бесполезным — все равно смоет. Меня она называла соратником.

— Соратник мой… дерганый, — ласково говорила она, поглядывая по сторонам озабоченными глазами.

Актеров в репетициях было занято много. Нам хотелось вывести на сцену всех героев булгаковского романа, не пропустив даже самых малых персонажей. Конечно, тут сказалась наша неопытность в постановке произведения такого масштаба. И, как ни странно, большая любовь. Она всегда идет рядом с неопытностью. Две компоненты, которые поддерживают друг друга.

В репетициях были заняты все возрастные поколения актеров. Понтия Пилата играл Юрий Леонидович Леонидов, Берлиоза — Борис Александрович Смирнов (наш бессменный Ленин), буфетчика Сокова — Николай Павлович Ларин, Маргариту — Валя Калинина, Коровьева — Вячеслав Невинный, Иешуа Га-Ноцри — Саша Дик, Воланда — Слава Желобов, кота Бегемота — Леша Борзунов, Афрания — Женя Киндинов, ваш покорный слуга — Мастера.

Весной семьдесят второго состоялся показ. Спектакль в репетиционных ширмах был выгорожен в нашем кинозале. Смотрел худсовет, смотрел Ефремов и чуть ли не вся труппа. После просмотра тут же состоялось обсуждение увиденного. Худсовет в основном высказался положительно. Помню слова Михаила Михайловича Яншина:

— У меня во все время просмотра было такое чувство, что рядом со мною незримо присутствовал мой друг Миша Булгаков.

Ефремову спектакль не понравился.

— Что это за пионерский театр? — сказал он. — Где ваше личное отношение к роману? Нынешний взгляд на него?

Этими (примерно) словами была похоронена первая на Москве попытка воспроизвести на сцене гениальное творение Михаила Афанасьевича Булгакова.

Возьмись Олег Николаевич поправить, что-то изменить в нашей работе (что он обычно всегда и делал как художественный руководитель), уверяю вас, уважаемый читатель, мог бы получиться замечательный спектакль. Без всяких скидок на собственное участие. Но… не судьба. Или, наоборот, судьба.

До сих пор мне видятся так, как будто это происходило вчера, герои «Мастера и Маргариты», воплощенные нашими актерами: и трепетная, как натянутая струна, Маргарита Вали Калининой, и круглая, как шар, плутоватая голова кота Бегемота — Борзунова, и нахальные, прозрачные со слезой глаза Коровьева — Невинного, и вальяжная, в белом чесучовом костюме фигура Берлиоза — Смирнова, небрежно объясняющего на Патриарших прудах Ивану Бездомному (Ивану Власову) его ошибку в попытке воссоздать историческую биографию Иисуса Христа…

Да-а… воспоминания, как и рукописи, не горят… А все начиналось с веселого актерского «трепа» в закулисном фойе в свободное от пребывания на сцене время.

Течет ручеек. Тонкий, как стеклянная ниточка, струйкой покидает он набухшую лунку родника и начинает красться по земле. Он не спеша ощупывает, словно обнюхивая, встречающиеся на его пути предметы: камешек, комок засохшей глины, ветку, уроненную в полете птицей. Все они кажутся ему неодолимыми препятствиями, и он терпеливо обходит, обтекает их то с одной, то с другой стороны, не обращая никакого внимания на удлиненность и кривизну пути. Иногда и назад приходится возвращаться, течь вспять. Но, сделав петлю, вновь уходит вперед, туда, куда неодолимо влечет его земной уклон. Постепенно из ручейка он превращается в ручей, потом в речку, в реку… А уж потом — в Волгу! А Волга, говоря словами чеховского героя, впадает в Каспийское море. И это не надоевшие слова учителя гимназии. В этом есть глубокий смысл: если ты — Волга, ты должна впадать в Каспийское море. Без Каспийского моря нет Волги.

Актерская судьба чем-то походит на этот ручеек. И крутится, и вертится, и изгибается. Перед преградами. Реальными и вымышленными. И только две вещи не дают актеру сникнуть душой на этом ухабистом пути его. Первое — это ощущение того, что существует еще где-то далеко позади тот маленький, не больше двух сложенных вместе мужских ладоней, родничок, и что его чистая влага еще доходит до него, теперь уже переполненного всякими подпитками слева и справа, и, второе, что где-то впереди ждет актера ЕГО Каспийское море. Без этих двух ориентиров творческая жизнь останавливается. Ручеек или высыхает, или превращается в болото.