Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

— Где ж за ними угнать-ца! Они, антихристы, как мухи с навоза — пырх! — и нету… Я скорей к медпункту!.. Последние деньги от яблок отдала медичке за йод, за вату…

— И не признала никого?

— Нет.

— Хоть бы родителям ихним ткнуть!

— Они все там — беженцы из черножопого края! Босва проклятая. Насмотрят-ца дома чертячьих американских кин — драка на драке — и сходят с ума…

Притихшая от усталости, от страдания и унижения лошадь стояла как неживая, слушала, пошевеливая ушами, и, казалось, думала: за что казнили ее какие-то маленькие людишки?

В течение какого-то десятилетия на моих глазах между прежним корневым, рожденным здесь народом и теперешним, составившимся из постороннего, набежавшего изо всех темных дыр и углов растревоженной России люда — у нас потёрся, к вам попёрся! — образовалось в округе некое пестрое сообщество, одетое сплошь в какие-то недоноски с облезлыми знаками иностранных фирм, братья и сестры библейского Иова, подпавшие под тот же уговор Бога и сатаны.

— Своих нет — и это не люди, — горько рассудили старожилы.

Им, свидетелям державного народного качества, — еще недавно здесь умели и потрудиться, и повеселиться, и рать собрать, и выручить друг друга в трудную минуту — дико смотреть на дикий уклад «новых русских». Ухоженные дома прежних хозяев потеряли с ними свой достойный вид, утопают в мусоре и бурьяне с бельмами битых, кое-как зафанерованных окон. На месте большого клуба, где гуляла наша молодость, напитываясь про запас даровой красотой, ставились концерты и кино, шумели многолюдные колхозные обеды по старинным праздникам, скулит по-собачьи непролазный полынный пустырь, выражая общее настроение несусветного российского разора. Кто услышит этот круглосуточный скулёж? Кто заполнит эту трагическую пустоту на нашей земле и в душах этих людей? Редкая семья, где бы дети росли с матерью и отцом, с бабушкой и дедушкой, как это было всегда. Нынче — все врозь, вразброс, все нарастопырку. Есть дети — нет матери, погибла или бросила. Есть мать — нет детей. Есть мать, есть дети — нет отца. Есть отец — и никого рядом…

Знаменитое толстовское высказывание — «все переворотилось и только еще укладывается» — вышло на новый круг русской спирали.

Вот только укладывается ли?

Долго мы с женой и Никифоровной ухаживали за Ордесой — обрабатывали марганцовкой раны, кормили промытой картошкой и хлебом, просили прощения за всех дураков, кто когда-либо обижал лошадей. Старенькая, мосластая, с провисшей спиной горемыка слушала наши причеты, мотала усохшей от старости головой и понемногу, как нам казалось, добрела, отходила памятью от этого страшного дня.

Когда уже нечего было сказать ей, когда все приемы нашей скорой помощи были исчерпаны, мы накрыли ее фланелевым одеялом от мух и комаров и проводили во двор с охапкой свеженакошенного клевера.

Давно хотелось мне хоть как-нибудь побаловать своих старых знакомых, дружных соседок бабы Лены, с которыми по-настоящему сроднился еще с юношеских, свадебных лет, послушать живой простонародной речи, хлебнуть из общего котла житейского варева.

Как ни кровоточило наше настроение, расстроенное варварским случаем с Ордесой, до вечера мы с женой все-таки успели обежать всю деревню и пригласить в гости по случаю нашего приезда.

Долго ли накрыть стол между летом и осенью?

Первой пришла баба Катя, присела на длинную скамейку под окнами дома — вся улица, вся округа перед глазами!

Два двора из пяти — один возле другого — в некотором родстве, и хозяйки их, баба Лена и баба Катя, — самые старшие, по семьдесят с лишним — жили, можно сказать, одним хозяйством, одним укладом — часто делали каждая на своем огороде одну и ту же работу, подновляли изгородь, копали землю, засевали грядки разделенными поровну семенами, поливали и пололи, а наработавшись, вместе отдыхали на этой скамейке.

Эти вечерние отдыхи перед сном давно вошли им в привычку — собирались, как на поверку, чтобы узнать, все ли живы, здоровы. Не случилось ли чего и не сократилось ли их число в деревне?

В особо трудные дни — середина лета: прополка, поливка, обкос рубежей, сбор «американца» (колорадского жука) — договаривались до того, что из-за усталости и экономии времени устанавливали между собой очередь, кому и за кем топить печь и готовить обед или ужин на всех.

Не раз доводилось слышать:

— Ты варила нынче что-нибудь? — спрашивала баба Катя у бабы Лены.

— Нет, и за огонь не бралась! А ты ай варила?