Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

…Когда однажды он стал мне читать из некрасовского «Деда Мазая…» то место, где старый Мазай спасает от наводнения зайцев и, скрывая свою нежность к ним, говорит: «Я их не бью ни весною, ни летом, Шкура плохая, — линяет косой», — голос чтеца дрогнул и глаза его повлажнели.

Владимир Яковлевич Лазарев, можно сказать, пострадал из-за меня, выступив в феврале 1983 года на собрании московских писателей в защиту моей статьи «Освобождение» и журнала «Волга» (где она была напечатана), за что получил партийный выговор. Мы с ним нередко встречались, бывал он у меня на квартире, и помню, как однажды, уходя уже за полночь, он остановился во дворе нашего большого дома и, подняв голову, как-то выразительно сказал, какое здесь огромное небо. Жил он недалеко от меня в районе Теплого стана, само название говорило о чем-то почвенническом, когда-то в старину здесь действительно был теплый стан, стоянка для скотины, когда ее зимой перегоняли в Москву. У Владимира Яковлевича есть стихотворение на эту тему. Как-то я рассказал, как любил Константин Аксаков в окрестностях села Надеждино отыскивать и расчищать родник. Это ему очень понравилось. Ему самому хотелось отыскать свои родники в русской литературе, культуре, внятны ему были и эстетика быта, и вносящие красоту в жизнь деяния нашего удивительного энциклопедиста А. Т. Болотова, и значение Жуковского не только как поэта, но и как личности, оказавшей большое духовное влияние на Гоголя, особенно в последний период его жизни.

Однажды попалось на глаза его стихотворение, посвященное мне, и оно напомнило о наших добрых взаимоотношениях. Он замечал курьезное в литературе, в жизни Союза писателей. В телефонных разговорах со мной много говорил об этом, возмущался халтурщиками, рвачами, проталкивавшими в члены Союза писателей чиновников, вплоть до зам. министра иностранных дел с его графоманскими абстракционистскими стихами, вполне резонно замечая: как можно такой уродливой голове доверять вести международные дела… Доставалось от Владимира Яковлевича и литературному начальству, а заканчивал он обычно так: «Бред какой-то… Ну ладно. Будем жить!».

В начале 90-х годов теперь уже прошлого столетия был затеян небывалый книжный проект — издание «Библиотеки российской классики» с включением в нее аж трех сотен писателей. Будучи членом редакционного совета, уже после выхода ряда томов, я зазвал туда и Лазарева (вернее, предложил его кандидатуру), и он охотно принялся за дело. Каждый из нас был составителем, выбиравшим авторов, их книги по своему усмотрению, и Владимир Яковлевич сразу же побил всех нас количеством заявок. На заседаниях редсовета была живая обстановка, интересные разговоры, покрываемые то и дело громким голосом председателя Егора Исаева, неистощимого на образные словоизвержения, патетику. Всё как будто шло по плану. С выпуском первых книг была устроена «шикарная» презентация в огромном зале гостиницы «Космос». Но в результате вышло всего что-то с десяток томов, вскоре «из-за финансовых трудностей» издание было прекращено.

Был я на вечере Владимира Лазарева в Ленинской библиотеке, куда съехались многие хоры из разных городов страны для исполнения песен на его стихи. Заполнен весь зал, а его всё нет. Знавшие о его привычке постоянно, при всех случаях, опаздывать на час-полтора, терпеливо поглядывали из окна на дорогу, пока, наконец, увидев знакомую фигуру, бредущую не спеша, вперевалку, кто-то не крикнул: «Идет!».

Часа три длился концерт, и, признаться, я, до того почти не слышавший этих песен, заслушался их мелодиями, лирическим настроем на русское, и не только в широко известных «Шум берез». И вскоре после этого неожиданно для знакомых и даже родственников Лазарев с женой Ольгой Эдгаровной уехал в Америку.

Видимо, в этом и есть неустранимая еврейская черта: в любое время всякий из них может уехать. Отъезд Лазарева не то что побег туда невежд, вроде В. Аксенова, десятки лет «обучавшего» в Америке студентов, вдалбливавшего им мысли «об отсталой» русской литературе в сравнении с западной (о чем он сам писал в «Литературной газете», называя «Войну и мир» Толстого подражанием… одноименному трактату Прудона). Хорошо, что укатил в Америку бывший студент моего литинститутского семинара Крашенинников, сочинявший здесь напоследок опусы об извращенцах. Кто знает, не пригодились ли они Клинтону в его истории с Моникой?

Но о Лазареве я думаю даже так: была бы сильной Россия, и он вряд ли бы уехал, был бы ее «певцом» — природы, культуры. Он любил русскую культуру, да и сейчас, не сомневаюсь в этом, любит. Но вот рухнуло великое государство, и на помойке он уже не мог быть тем, чем был, чем хотел быть. Но, возможно, это мои домыслы. Возвратившись из первой поездки в Америку, он при встрече со мной, говоря о своих впечатлениях, назвал имя Конквеста, автора «Великого террора», который вслед за Солженицыным своим чудовищным преувеличением «жертв сталинского тоталитаризма» стремится выставить Россию в глазах мира сплошным Гулагом. Я сказал об этом Владимиру Яковлевичу, на что он спокойно ответил: «Он мне показался понимающим».