Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Читал свои стихи. Вот тоже еще номер! Мне! О чем? «Нам тридцать лет. Что ж трубы не поют? И где тот вожделенный миг расплаты? Не бросят к псам, не отдадут в солдаты и, кажется, на крест не поведут».

С печалью такой и обидой прочитал. Смущенно поглаживая шрам над бровью. К псам ему захотелось! Романтик, вероятно. То есть, наверное. Я эту породу не люблю. Отчасти не доверяю, отчасти побаиваюсь. Очень верят в то, что сами говорят, и в то, что говорят им. Не то чтобы глупые, но честны в каком-то фантастически невозможном приближении к правде. Которой либо нет, либо я ее не знаю. Потому что все, что знаю, неправда. А эти как будто знают. Извиняет лишь то, что искренне обманываются, а не просто других морочат. Может быть, эта лопоушистость и есть самое притягательное в них, о чем они, конечно, не подозревают.

Но этот-то, Робот! Руки сильные, как у каменщика. Говорил, что занимается альпинизмом. Однако об этом как-то впроброс. О стихах больше. Может быть, я его недооценила, а он в действительности дока и правильно сети расставляет?

А бородка у него есть. Вспомнила. Аккуратная такая, профессорская. Но поросль жиденькая, прозрачная, как у подростка.

Еще читал чуть ли не поэму. Очень длинное. Там мгла фигурировала сразу и как женщина, и как отчизна, среда, состояние природы, тайна, может быть, метафора времени. Два курса филфака меня кое-чему научили. Так он с ней, с этой мглой, играл, заигрывал даже, неожиданно обижался на нее, потом вдруг начинал кайфовать и баловать ее ласкательными словами. Я подумала: меня так никогда не любили.

Если не позавидуешь, полюбить нельзя. Я позавидовала. Этой. Как будто «мгла» – это женское имя, а не время суток или состояние природы.

Кстати, когда он читал, и время суток, и состояние природы соответствовали. То есть как будто он саму жизнь, не смущаясь ее присутствием, цитировал: «И мгла, божественней, чем грозы в июле, на закате дня, темна, как выписки из прозы на уголках ка лен даря».

Может быть, он действительно поэт? Этого только не хватало! Музой быть и не по уму, и не по силам.

Я думаю иногда: а чем мне хочется? Бывает, что – груша или нет – тяжелый цветок опускается в низ живота и начинает там распускаться. И ноги становятся невесомыми, непонятно, на чем стоишь. Затылком еще. Корни волос начинают вдруг разговаривать. Руки машинально проверяют блузку на груди. Глазами, конечно. Но больше затылком, памятью вообще.

А бывает, дождь, листопад, просвет в лесу, беспричинное предчувствие несчастья – все это играет мной, гонит меня, и все это почему-то любовь.

Но разве может это иметь отношение к кому бы то ни было? К Роботу, например?

Ведь если говорить конкретно, я люблю свои музыкальные часики в медальоне, шкатулку из ракушек, Лизу, особенно ее бархатную, дышащую щечку, свою фотографию на выпускном балу, где меня чей-то объектив зацепил кружащейся в танце. Вообще я, кажется, фетишистка.

Что же в Роботе? Голос, скорее всего. Низкий, но не грубый. Без хрипотцы, надутой ветрами. Он как гуталин домашней температуры. Даже пахнет как будто так же соблазнительно. Как в детстве.

Медвежье-человеческая повадка? Наверное. Как у дяди Толи. Хищнически загребет, но не сломает, не укусит, а подышит в замерзший нос.

Почему же с ним бывает страшно?

Главное: если с ним – правда, то все, что было до этого, – неправда. Но это ведь не так! И верните мне, в конце концов, папу, Лизу, мужа. Зачем их выгнал из меня чужой этот человек?

Подгорело – это не то слово. Сгорело. Безвозвратно. Хочется сказать: как жизнь. Но это уже его фигуры. Просто надо снова бежать в магазин. И это жизнь. И только это жизнь. И все.

Иногда во дворе ночами наигрывал духовой оркестр. Звуки были живые, без такой, знаете, радиохрипотцы и гундосости, совершенно непыльные, ударяли мягко в уши. Время от времени легкую печальную мелодию смывало шумом листьев или рвано разрезал ее надсадный шум мотора, и вместо нее возвращался грозный и животный вой фановых труб. Не выдержав этого превращения, он вставал с постели и выходил на кухню покурить.

Конечно, это и были, скорее всего, трубы плюс сборная других ночных звуков – что же он, не понимал? Но так соблазнительно поверить в духовой оркестр, который высадился ночью во дворе и заиграл мелодии из детства бабушки и мамы.

На кухне тоже были звуки, но другие. По проводам, тянущимся к репродуктору, тек едва слышимый звон курантов. Именно по проводам, потому что репродуктор молчал – это он проверял не раз.