Николай Крыщук - В Петербурге летом жить можно…

Брат, трудно. Спать хочется. По утрам долго не открываю глаза – сочиняю погоду и обстоятельства. Поклеванное ночное небо заполняю рассветом. Вот еще один масляный мазок, и поверх – совсем слабый. Теперь надо только поправить пальцем, подышать на него, и он оплавится. Кажется, на этот раз удался перелив сиреневого в желтый.

Что еще? Раскидываю на цветах босую росу. Голодную воду выпускаю из львиных пастей труб. Горизонт проседает под тучными великанами и отчетливо скрипит.

Знаешь, такая осенняя обманка – пахнет весной и засахарившимся вареньем.

В подъезде хлопнула дверь – принесли почту с долгожданным письмом, в котором позапрошлогодняя Лолита называет меня по-прежнему «сударь».

Протечка на потолке дала себя знать прибавлением еще одного острова.

Мама отложила пасьянс, перевернула на сковородке бифштекс и, в ожидании меня, прошептала сердито: «Горячо – не сыро».

Все. Можно вставать. Все более или менее обжито, узнано и расставлено по своим местам. Теперь я властен над всем, даже над расписанием трамваев, которые, правда, нынче раньше обычного отправились в парк на зимнюю спячку. Из ворот парка торчат их не поместившиеся хвосты.

Я понимаю их, да, как всякого, кто хочет спать и во сне переждать эти неопрятные дни и опасные ночи.

Никакого рассвета, как ты уже, конечно, сообразил, не случилось. Переход из сумрака в свет затянулся на годы. Распластанное жилье ночного снегопада изрядно подмокло, даря преждевременной надеждой ко всему привыкших воробьев.

Мама нарезала герань для салата и тихонько напевала старую песню о главном. На столе, вместо письма от Лолиты, лежала повестка с биржи труда. В ней мне предлагали высокооплачиваемую и неутомительную работу по втюхиванию населению гербалайфа.

Завидую людям, у которых есть цель.

Моему соседу повезло. Целый день прожил он в состоянии исключительной целеустремленности, после того как его дочь, придя из школы, сказала голосом избалованной принцессы:

– Мне к завтрашнему дню нужен «Беовульф».

Он, разумеется, бросился по аптекам. Нужного ему ни в одной из них не было. Перекинувшись с сочувствующими покупателями словами «импорт», «инфляция» и «всем наплевать», он упорно шел дальше, сверяясь со списком.

И вот, наконец, из всего списка осталась только одна аптека под устрашающим звериным номером. Живо чувствуя сквозь стертые подошвы асфальт, он отправился в нее.

Аптека представляла собой деревянную будку, одиноко стоявшую на краю города, где кончались дома и весело гудели цыганские шатры. Окна ее были заколочены на зиму, но в щели между досками просачивался нежилой пыльный свет.

Прижимая к груди заснувшую курицу, ему открыл старик-сторож. Его голубые глаза осветили на миг порог и лицо пришельца, которого старик пригласил в будку.

На прилавке в беспорядке лежали миниатюрные упаковки послевоенного пирамидона, микстура от кашля и грубые мочалки из морской травы. Трудно было предположить, чтобы среди этого убожества затерялся дефицитный и неуловимый «Беовульф».

Однако именно в этой, забытой Богом и людьми будке ждала моего соседа удача. Выяснилось, что старик, в пору глупой своей молодости, закончил филфак. Он рассказал несчастному историю мифологического воина и царя Беовульфа (что в переводе с древнеанглийского означает «пчелиный волк», то есть медведь) и принес из кладовки зачитанный им эпос, в поисках которого сосед обошел все аптеки города.

Дома юная принцесса сухо поблагодарила отца, а он еще несколько дней не мог прогнать с лица глуповатую улыбку по поводу жизни, которая обрела, наконец, смысл.

К старости у нас не остается иной заботы, кроме заботы быть кому-нибудь нужным.

Мама все мельче и мельче нарезает герань. Я боюсь спугнуть ее сон.

Кто это сказал, не помнишь, что когда мир рушится, трещина проходит через сердце поэта? Довольно высокомерный, видимо, был товарищ. Таким живется легче.

Скажи, ты видел ли детей в Париже? Я нет. Как-то не удалось съездить. Сначала не выпускали, потом вдруг выяснилось, что не на что.

И еще: почему нам давно никто не улыбается, кроме ведущих ток-шоу? Да и у тех в глазах прочитывается такая сумма прописью, что я невольно отвожу от экрана свой застыдившийся взгляд.

В Кремле вновь поселились мрачные, горюющие люди, не знакомые с запахом редиса и укропа.

Я возвращаюсь домой и решаю неразрешимую, судя по всему, проблему: то ли написать книгу «О вкусной и здоровой пицце», то ли на последние деньги приобрести роман «Матрос в седле» и вдумчиво прочитать его по складам, коротая и без того короткую жизнь.