Array Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 12

Аппетитная штука этот багет, особенно с мягким сыром и бокалом «Бордо»… Так и вижу, как крошки от батона рассыпаются по паласу, Аксёнов давится сэндвичем, а публика смеётся.

Ну, ничего, в ГУМе «Россия», недалеко от моего дома в Новосибирске, торгуют таким же, еще горячим. Всякий раз, когда мне захочется в Париж, можно отдать 15 рублей булочнице в ГУМе, разломить, услышать этот хруст, этот запах… и засмеяться «О-о-о, Шанз-Элизе!»

Со смущением глядя на Андрея Андреевича Вознесенского, почему-то вспомнил Рейгана. Тот, как известно, узнав о своей болезни, попрощался с американцами и до самой своей физической смерти нигде не появлялся.

Но у наших поэтов существуют жёны, которым надо оставаться на плаву — судя по всему, любыми средствами, даже торгуя именем своего еще живого мужа.

Руины Битова.

Он после тяжёлой операции, но во всём блеске интеллекта, как всегда, навеселе и во всеоружии барственного юмора.

На следующий день на интервью пришёл ещё более потрёпанный, но с банкой пива в руке. То похрустит алюминиевой жестью, то отхлебнёт.

Терпите, господа, художник всегда прав, это по-нашему!

Элегантный Евгений Бунимович, пребывающий словно бы в некой лирической задумчивости. Но о стихах его что-то давно не слышно. Сообщил мне, что они в Мосгордуме в десять раз законодательно снизили арендную плату для толстых журналов, и это, по сути, позволило избежать их закрытия.

Пример для подражания. Буду обращаться за помощью к Карелину.

Непринуждённо порхающая туша Димы Быкова.

Серёжа Самойленко звал его попить вина в ближайшем кафе, но тот, похоже, за свои кровные не настроен был этого совершать. Давайте, мол, лучше волочиться за француженками.

На официальном приёме у Жака Ширака Дима в своей манере попытался исподтишка поиздеваться над Путиным, спросив его: книги какого жанра он предпочитает? Но Путин по чекистской привычке улизнул — мол, не скажу, иначе вы все будете писать в этом жанре.

Новомодный Евгений Гришковец своего старого кемеровского кореша Самойленко был видеть рад, но — занят, увы, очень занят. Слава — штука обременительная.

Посетовал и уехал еще с одним выходцем из Кузбасса, находящимся в федеральном розыске по делу о покушении на Тулеева, г-ном Живило, ужинать в один из самых дорогих ресторанов где-то на верхней площадке Эйфелевой башни.

Похожий на буддистского ламу аристократической выправки Юзефович, за левым плечом которого маячила тень барона Унгерна.

Увивающаяся за Сергеем Филатовым и что-то усиленно втолковывающая ему Ирина Барметова.

Хищная и единолично владеющая истиной Наталья Иванова.

Тяжёлый и раздражённый Пьецух, флегматичный Олег Павлов, дружелюбный Валерий Попов.

Остальные — кучно, смазанно, как в калейдоскопе или в режиме ускоренного просмотра. Суета, тщеславные торги, соперничество и плохо скрываемая неприязнь.

Грустно и одиноко.

В Париже, на лужайке с бутылкой вина, куском сыра и французской булкой — куда веселее и краше.

Оревуар, соотечественники!

Эдит принимала нас за городом в своем доме из четырёх комнат. Это в семидесяти километрах от Парижа, полчаса езды на скоростной электричке, деревня Лозер. Хотя сплошь застроенную нарядными особняками долину деревней можно назвать лишь с большой натяжкой.

Эдит преподает латынь и древнегреческий, она была несколько лет замужем за поэтом Александром Радашкевичем, спасла его от чёрной депрессии в Америке, вывезя во Францию в 80-х. В наследство от бывшего мужа она получила знание русского языка и любовь к России. Они дружат, хотя давно не живут вместе, Саша большей частью обитает в Богемии, но приехал на книжный салон встретиться с друзьями, в коих кроме меня он числит Равиля Бухараева и Лидию Григорьеву. В этом составе, включая ещё двух любящих литературу дам, мы и расположились за праздничным столом.

Эдит хрустальным голосом пела нам русские романсы, угощала вином, а разговор, блуждая в трёх соснах русской темы, так или иначе возвращался к проходящей ярмарке.

— Вы меня простите, я не знаю всех тонкостей того, что сегодня происходит в России, — её «р» было чуть приглушённым и дробным, — но мне кажется, что литература, приходящая к нам из Москвы, не совсем русская, по крайней мере, она очень сильно отличается от той, наполненной смыслом и значением, любовью и мукой, да, той великой литературы прошлого. И я скажу — совсем недавнего прошлого. В этой литературе был человек страдающий, это было уникально, ведь только вам присущи духовные поиски и метания, и лучше этой прозы не было. И Платонов, и Шолохов, а в конце XX века — и Распутин, и Айтматов, и Астафьев!