Вера Кобец - Прощание

Почему ж все пошло насмарку? С занудством, унаследованным от деда Федора Андреевича, я много раз задавалась этим вопросом. На поверхности все шло нормально. Бабушка продолжала восхищать своей энергией, я окончила институт и тут же поступила в аспирантуру. Правда, Ира Любарская вышла за дипломата и уехала с ним в Тунис. Замкнулся у себя дома, а потом и скончался «седовласый Поссе». Реже стала бывать старшая Захоржевская. Но Борис Алексеевич появлялся все так же. Однажды зимой заболел воспалением легких, но, к счастью, лечили его хорошо, и он быстро встал на ноги. Когда пришел после болезни, все были оживлены, шутили, смеялись, рассматривали старые фотографии. Бабушка и Борис Алексеевич вспоминали, как в тридцать пятом впервые поехали в Коктебель. «Удивляюсь, как старые коктебельцы могут сейчас туда ездить, — сказала бабушка. — Ведь все так изменилось». — «Да, теперь это только воспоминания», — ответил Борис Алексеевич, и Манюся вдруг разрыдалась. — «Сейчас же пойди к себе и прими валерьянку, — велела ей бабушка, а потом тихо вздохнула: — Не знаю, прямо, что делать. Может быть, обратиться к врачу?» — «Не надо преувеличивать, — покачал головой Борис Алексеевич. — Ведь ровности не было никогда: неделю хуже, месяц лучше». Он сидел, положив ногу на ногу, и я вспомнила, как давно — мне было тогда лет восемь — мы так же сидели втроем, и речь, кажется, тоже шла о Манюсе. «Больница не панацея», — сказал тогда дядя Боря. Я вспомнила его серый костюм в полоску. Все было в тот день совсем как сейчас. Стол, скатерть, свет, их лица. «Иди-ка спать, Катя, — сказала бабушка очень устало. — Ведь тебе завтра к девяти».

Почему это запомнилось так отчетливо? Может быть, потому что назавтра пришло известие, никак практически не влиявшее на нашу жизнь, но резанувшее и надолго выбившее из колеи.

Позвонила чуть не на год исчезавшая с горизонта Тата Львова. Бабушка взяла трубку, я была тут же, рядом, и как бы это ни показалось невероятным, по первым же междометиям безошибочно поняла, о чем речь, так что когда со словами «ну, я тебя поздравляю и передай поздравления Тане» бабушка наконец повесила трубку, а потом, обернувшись, сказала: «Сенсация. Таня выходит замуж за Колю Сухотина» — внешне была уже совершенно спокойна.

В моем детстве Сухотины иногда приходили к нам на праздники. Старший внук Коля был моим ровесником. Держался солидно. И всегда припасал что-нибудь интересное. Например, лупу, с помощью которой мы прожгли диванную обивку. Потом исчез. «Мать его с кем-то спуталась и ушла», — подмигнув, сообщила мне Феня. «А Коля?» — «Что Коля? И его забрала, а как же!» Несколько лет о Коле не говорили. Но потом его начали отпускать к деду, и бабушка, возвращаясь от старых Сухотиных, приносила мне новости, как то: «А Коля стал очень хорош, к счастью, в мальчике чувствуется порода». Или, когда я поступила уже в институт: «Александр Викторович в отчаянии, Коля отбился от рук». — «И что это значит?» — «Связался с дурной компанией, пьет. Просто ужас». И еще года через два: «А сегодня я видела Колю. Опасный период закончился. Он очень мил. Расспрашивал о тебе. И знаешь, они всей семьей нагрянут к нам на именины». — «С чего бы это? Соскучились по лионским блузкам Манюси?» — «Катя, если бы ты вела себя проще!» Она сказала это с какой-то новой, совсем незнакомой мне интонацией. Повеяло непринужденностью. И, затаив дыхание, я стала ждать веселый праздник именин.

Он наступил. Сухотины явились. Коробки, поцелуи, поздравления. «Катюша, осторожно, это бьется! Дайте мне посмотреть на младшую Екатерину, ведь я ее пять лет не видела! Катенька, это тебе как специалисту по театру. Ужасно жалко, что Коля не смог прийти, он хотел, но в последний момент там что-то переменилось. Да-да, Катенька-старшая, я слушаю, да, как прикажете…»

След разочарования остался. Но неглубокий. А теперь было по-настоящему больно. Хотя с чего бы? Я едва помнила Колю Сухотина в клетчатой курточке. Вот мы с ним прыгаем около елки, вот он показывает мне жука, насаженного на булавку. Не было, ничего не было, никакой детской дружбы не было, но почему ему не жениться на ком-то, кого я не знаю и никогда не узнаю? Но в любом случае эти дурацкие переживания касаются меня, и никого другого. Так зачем бабушка горбится, словно в доме несчастье?

Апофеозом была фраза Фени: «И что же, Екатерина Андреевна? На свадьбу-то хоть позовут?» А самым невероятным — что не позвали.

Потом все покатилось под гору. Феня стала прихварывать и уже не справлялась с покупками. Работа над диссертацией шла через пень-колоду. Да и спешить с ней было, в общем, незачем. Вопрос «как у Катюши дела с диссертацией?» не смущал, а, наоборот, давал тему для разговора. Беспокоило — и чем дальше, тем больше — другое: сколько же это может тянуться и чем закончится.