Вячеслав Бутусов - Виргостан

По логике вещей я должен был украсть этот ящик в период с десяти до двенадцати, потому что, возвратившись в номер, начал набирать ванну с еле теплой водой, и это заняло времени не меньше часа. Когда меня попросили оставаться на месте, в комнате административного этажа с открытой дверью и распахнутым окном, я обратил внимание на то, что на улице была середина лета. Но в тот момент меня это ничуть не удивило, так как я был очень взволнован поворотом событий. За те два часа, что я упустил из виду, успело наступить лето, минуя конец осени, зиму, весну и начало лета. За два часа прошло восемь месяцев, и это обстоятельство не дает мне покоя.

Я лечу над морской долиной. За прямоугольным оконцем свесилась огромная лапа птицы, соблюдающая спокойствие.

Таким образом, выехав из одной страны и проехав через другую, я попал в третью страну чуть более чем через год. Значит, время Виргостана способно сжиматься и разжиматься.

Нерешительность Радекки привела к печальным последствиям. Сначала заиграла неоправданно громкая музыка, а затем произошла драка на корабле.

Я шевелю озябшими пальцами так, будто играю на гармошке. Поэтому я похож на крокодила в шляпе, попавшего в воздушный порт рано утром и коротающего время в ожидании разрешения на вылет. По всей видимости, впереди меня ждет встреча с Радеккой, которая всегда так мило улыбается, что хочется ее стиснуть в объятиях и выжать на себя. Но я сдерживаюсь, и воодева остается целой-невредимой.

Возвращаюсь на прежнее место, где терпеливо продолжаю ждать приглашения на посадку, потому что объявлена двадцатиминутная заминка. Мимо проезжает длинный аэропоезд и останавливается последней дверью последнего вагона напротив выхода на посадку. Из вагона появляется Зэй и входит в «выход на посадку». Пассажиры продолжают болтать, как будто ничего не происходит. Ксарь проходит сквозь стену ожидания и удаляется в сторону заснеженного города. За это время атмосфера успевает отстать на ноль целых и одну сотую.

. . .

Из голубого золота я ныряю сквозь туманный слой и под ним обнаруживаю черно-белый мир.

– А что это за деревья такие нарядные?

– Которые наполовину белые – снегозаслон, а те, что в диагональную черно-белую полоску, так то – спирали развития.

«Ну надо же! Как стремительно все меняется». Мои впечатления рябят как пуантель импрессионистов. Чем ближе, тем непонятнее.

Теперь, когда я снова увидел Радекку, но не узнал ее, она показалась мне почти родственницей, о которой мне много рассказывали близкие. Все так же взглядом она держит за руку, а голосом водит по волосам. Она будто выплавлена из сотен таких, как она. И из каждой сотни взята только одна сотая часть – самая ценная.

Скажите, пожалуйста, сестра милосердия, что происходит со мной? Я вижу себя в третьем лице.

Прекрасно. Можно в воображаемой жизни кого-нибудь представить и даровать ему воображаемую радость. Для этого нужно принять все в себя. Наполниться внешним и слиться с окружающим. Я стал столом, и вижу перед собой себя сидящим в себе. Я – кресло, и я чувствую тепло сидящего во мне человека. Я человек, и я вижу собственные ноги. Мои ноги находятся выше уровня моего сознания. Нужно быть внимательным. Бдительность – это такое возвышенное состояние.

Ко мне пришли нежданные гости. Их нужно убедить в том, что они меня видят, чтобы они перестали разговаривать друг с другом обо мне в третьем лице. Они переполнены каким-то возмущением. И то, как они выплескивают его друг на друга, напоминает систему сообщающихся сосудов, поочередно возвышающихся друг над другом.

– Э-эй! Будьте любезны.

Но они даже ухом не поведут. Странные люди.

– Зачем вы ко мне явились? – спрашиваю я громоподобным голосом.

Они накрываются капюшонами и кричат, что ничего не слышат. Я терпеливо им объясняю, что они не правы. Слышат ли они то, что им говорится? Они вдруг шарахаются и разбегаются в разные стороны. Так и подмывает смешать все направления, но я не имею на это права.

– Счастливого пути! – говорю совершенно спокойно.

Терпение, терпение. Я есть источник терпения. Мое терпение неоскудеваемо.

Если попросить Радекку закрыть чудесные изогнутые глаза, то ничего не изменится. Это внутреннее зрение.

Я выныриваю на поверхность. Яркие солнечные лучи мягко останавливают меня. По щекам струятся приятные теплые слезы.