Дженнифер Вайнер - Всем спокойной ночи

— Не могу поверить! — воскликнула Мэрибет Коэ.

Я тоже. Лора Линн Бэйд была консервативной бомбисткой, телегеничной блондинкой с улыбкой королевы конкурса красоты, словарем матроса и политическими взглядами, по сравнению с которыми Пат Буханан выглядел весьма умеренным. Когда известный своей левой ориентацией «Контент» взял ее на работу, это стало сенсацией. «Мы ищем писателей, которые помогли бы нам встряхнуться», — заявил главный редактор, некий Джоэл Эш, в одном из утренних выпусков новостей. Бен с религиозным трепетом записал весь выпуск и, прежде чем мы отправились спать, садистски заставил меня просмотреть. «Лора Линн Бэйд обладает редким сочетанием рафинированного ума и чарующего голоса, произносящего умные слова», — сказал он. Тогда я подумала, что в его высказывании проступило легкое удивление: как эти два свойства могли сосуществовать в одной женщине?

Колонка «Хорошая мать» появлялась каждый месяц, но я читала ее только раз или два — она меня злила настолько, что я ощущала, как с каждым словом поднимается давление. Хорошая мать, по мнению Лоры Линн, после рождения детей благоговейно удалялась «в святилище домашнего очага» и, пока ее отпрыски не достигали совершеннолетия, не отваживалась высунуть нос. Лора Линн Бэйд осуждала матерей, которые «сдавали своих детей на попечение в детский сад или ясли». Она критиковала «женщин влиятельных и образованных, так называемых феминисток, им кажется скучной домашняя жизнь, и они нанимают темнокожих иммигрантов, чтобы те присматривали за их детьми, высокопарно изрекая банальные истины о солидарности женщин и в то же самое время расплачиваясь с ними по-черному». Насколько я знаю, она пока еще не выразила своего мнения по поводу тех мам, которые иногда приглашают бебиситтера посидеть с детьми в субботу вечером, но могу поспорить, что она не сторонница подобных вольностей.

— Китти писала всю эту чепуху? — поразилась я.

Сьюки кивнула.

— Она во все это верила?

Та пожала плечами.

— Она писала это. Вот все, что я знаю.

— А кто-нибудь еще знал, что у Лоры Линн Бэйд был писатель-невидимка? До того, как информация попала в Интернет?

Выражение лица Сьюки, игравшей ремешком памперсного мешка, было непроницаемым.

— Неизвестно. Полиция задала мне такой же вопрос.

Мамаши беспокойно зашептались, переваривая эту неожиданную новость. Не знаю, что поразило их больше — факт, что Китти писала для такой одиозной фигуры, как Лора Линн, или то, что одна из нас в принципе работала вне дома.

— Как себя чувствует Филипп? — спросила Кэрол Гвиннетт.

— Я видела его вчера в полицейском участке, — поделилась я информацией. — Он выглядел взволнованным.

— Еще бы, — заметила Лекси.

— Филипп живет в Апчерче целую вечность, — подала голос Сьюки.

— Старая семья, — произнесла Кэрол Гвиннетт.

— Он был самым красивым мальчиком в классе моей сестры. — Сьюки улыбнулась. — Мы даже встречались какое-то время. Миллион лет назад.

Лекси, прижимая к груди младенца Брирли, укутанного в красочную гватемальскую шаль ручной работы, покосилась на качели.

— Хадли! — нервно крикнула она. Ее румяные щеки раскраснелись больше обычного. Лекси резко обернулась. — Он только что был здесь, рядом с качелями…

Мы вскочили, я оглянулась, отыскивая свой выводок, и выдохнула с облегчением, увидев Сэма и Джека, подпрыгивающих на качелях-качалке, и Софи, напевающую что-то на качелях больших.

— Мамочка! — Хадли помахал Лекси рукой из-за штакетника.

Она бросилась через площадку и схватила сына на руки.

— Никогда, никогда не пугай меня так! — заорала она, крепко обнимая пропажу.

Хадли, который, скорее всего, удалился спокойно поковырять в носу без постороннего надзора, уставился на маму, а потом расплакался.

— Я думала, ты потерялся, — ворковала Лекси под рыдания сына.

Мы собрались вокруг, поглаживая ее по спине, уговаривая, что все уже в порядке, мы в безопасности, и все будет хорошо. Вряд ли кто-нибудь из нас в это верил. Десять минут спустя переговоры официально завершились. Мы договорились встретиться у Кэрол дома, попрощались, расселись по своим машинам с воздушными подушками, с армированными кузовами, и повезли детей домой.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда я запихивала два пакетика риса быстрого приготовления в микроволновку.

— Алло!

— Птичка моя? — Голос звучал тихо и неуверенно.

Моему отцу, Роджеру Кляйну, всегда было легче общаться со своим инструментом, нежели с кем-либо с помощью слов. Когда он играл на гобое, звучание инструмента было самым чистым из всего мною слышанного. Но его сдавленный голос, казалось, принадлежал четырнадцатилетнему школьнику. Отец все еще называл меня детским прозвищем, и сердце мое в этот момент таяло.