Филипп Майер - Сын

— Миссис МакКаллоу? — испуганно прошептал он.

Веки трепетали, не опускаясь окончательно, но и не поднимаясь.

— Я вас не трогал, — зачем-то сказал он.

Она молчала. И не двигалась. Глаза открылись, но смотрели в никуда, и он понял, что она умирает.

Он собрал бумаги, затолкал в папку, огляделся, проверяя, не забыл ли чего, и направился к дверям. Он ее убил. Даже не прикасаясь. Одним своим существованием.

Выйдя на террасу, он увидел вдали на холме рабочий фургон и поспешно юркнул обратно в дом. Его обязательно найдут, вычислят, у них для этого масса возможностей. Но он не прикасался к ней. Ты мексиканец, оказавшийся в доме богатой дамы, рассуждал он. Им безразлично, прикасался ты к ней или нет.

Он подождал, пока фургон скроется из виду, и пошел искать другой выход из дома. Ну и домина, ковры такие мягкие, что ступаешь по ним абсолютно беззвучно, повсюду картины и статуи, приглушенный свет, прямо как в кино. Стряхнув чары, он поспешил в кухню; оттуда на улицу вела еще одна дверь.

Во рту пересохло. Он пустил воду и напился прямо из-под крана. Он же пальцем ее не тронул! Тебя убьют, обреченно подумал он. Они не станут разбираться . Уж это точно.

Вода помогла. Сердце уже не колотится так сильно. Он смахнул капли с рубахи, прикинул, что мог бы сказать в свое оправдание, хотя ему же все равно никто не поверит, да он бы и сам не поверил.

Позже он не мог вспомнить, как пришло в голову решение, оно было стремительным. Он отодвинул от стены огромную газовую плиту. Работники говорили, что газ поступал сюда прямо из-под земли, этот газ — собственность МакКаллоу. Он вытащил из рабочего пояса свой набор «Лезерман», пролез за плиту и отвинтил медную трубу.

Выйдя на террасу, плотно прикрыл за собой дверь. Земля погружалась в сумерки, и повсюду, куда хватало взгляда, простирались владения МакКаллоу.

Можно было бы угнать фургон, но на границе его придется бросить. В коттедже управляющего горел свет, светились окна в доме Брайана Колмса, в бараке работников; он двинулся к конюшням МакКаллоу, моля бога, чтобы там никого не оказалось.

Он бывал здесь прежде, чистил стойла, и потому точно знал, какую лошадь хочет. Быстрыми и точными движениями взнуздал ее, набросил попону, оседлал. Брайан Колмс называл эту кобылу серой, но на самом деле она белая.

Он вывел лошадь из конюшни, потом вниз по склону, подальше от дома. Вскочил в седло, пришпорил. Стремена оказались короткие.

Улисс отъехал не очень далеко, когда раздался взрыв. Такого грохота он никогда в жизни не слышал. Лошадь закусила удила, но он не тревожился — все равно они скакали прямо к реке. Он отважился оглянуться; над домом поднялось облако пыли, но сам он все еще стоял. Потом замелькали искры и показались языки пламени. Через несколько миль он оглянулся еще раз. По всему горизонту, от края до края, разливалось зарево.

У реки он натянул поводья, чтобы осмотреться. Какое огромное небо. Огни Америки, затмевавшие звезды, постепенно таяли вдали. Ноги затекли, живот и спину сводило.

— Ты сильная, — сказал он лошади и поцеловал ее в шею.

Они спустились к воде. Переправились без труда, река обмелела, даже и на реку-то не похожа.

Как говорил тот историк? Девятнадцать или двадцать человек. Он зашел в гости, и ученый показал ему фотографии рейнджеров и горожан, позировавших рядом с телами его родственников.

— Кто они? — спросил он. — Кто здесь кто?

Историк пожал плечами:

— Неизвестно. Никто не знает, как выглядели эти Гарсия.

Белые гордо стояли на ярком солнце, и лица их были чисты, в то время как лица лежащих на земле казались вылепленными из глины. Историк, еще раз равнодушно пожав плечами, продолжал показывать старые фотографии: жилище Полковника МакКаллоу, ковбои, лошади, старые автомобили. Мертвые Гарсия были для него лишь предметами, как и все остальное.

Улисс больше ни о чем не мог думать — это как обнаружить, что у тебя рак. Дядья, тетки, двоюродные бабушки и дедушки, вся большая семья — уничтожена. Но в нем течет кровь обеих сторон. Он не жертва. Одна половина его семьи уничтожила другую. И те и другие — все они продолжают жить в нем.

Американцы… Он позволил мыслям течь свободно. Они думали, что никто не посмеет украсть у них только потому, что они сами уже украли это у кого-то другого. Но так думают все люди: что бы ты ни получил, это досталось тебе навеки.

Он сам ничем не лучше. Его народ отобрал землю у индейцев, но он ни на миг об этом не задумывался — помнил только о техасцах, которые отобрали землю у его народа. А индейцы, у которых отобрал землю его народ, еще раньше отобрали ее у других индейцев.