Филипп Майер - Сын

Когда я открыл глаза, надо мной кто-то стоял, и я бросился бежать, толком не проснувшись. Притормозил только в дверях.

Жена судьи.

— Не убегай, — спокойно сказала она. — Ты так мирно дремал, мне не хотелось тебя будить.

Я промолчал.

— Приятно вновь с тобой встретиться. В смысле, не через решетку. Хотя я видела тебя во дворе.

Глупо свидетельствовать против себя, но и врать тоже глупо, поэтому я ничего не сказал.

— Итак, как поживает наш дикий индеец?

— Прекрасно, — буркнул я.

— Люди говорят, ты опасен.

— Только для свиней.

— Так это ты виновен в пропаже нашего поросенка?

— Смотря кто спрашивает.

— Все равно мы собирались его съесть. Или ее? Впрочем, не помню. Знаешь, ты присаживайся. Не бойся, я никому не скажу, что ты был здесь.

— Я не боюсь.

— Ты съел поросенка? Говорят, тебе нравится просто убивать их.

— Этого съел.

— Что ж, я рада.

Я ничего не ответил, и она продолжала:

— Тебе правда лучше сесть. Я вижу, ты курил сигары Роя, они ужасно крепкие.

При упоминании сигар я аж позеленел. И подумал все-таки задержаться на несколько минут. Если явится судья, я прикончу его и вернусь к индейцам.

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

— Это мой дом.

— Я хотел сказать, в Бастропе.

— Судья вел дела с моим первым мужем.

— А он что, смотал удочки?

— Он подхватил лихорадку в Индианоле. А здесь чудовищная жара. И насекомые.

— В Индианоле они пострашнее. Как и все остальное.

— Тебе, наверное, приходится с головы до ног обмазываться грязью, чтобы не кусали.

Что-то в ее глазах заставило меня подойти и сесть на диван. Она присела рядом.

— Ты собираешься вызвать шерифа?

— Вот как раз размышляю об этом. А ты не собираешься снять с меня скальп?

— Вот как раз размышляю об этом.

— Сколько тебе лет?

— Девятнадцать. — На самом деле мне было шестнадцать, но благодаря солнцу что такое прыщи я не знал.

— С тобой дурно обращались?

— Шериф?

Она решила, что это шутка.

— Команчи, разумеется.

— Они усыновили меня.

— Но ты был там вроде раба?

— Я был таким же, как все. Равным членом племени.

— Как интересно.

— Моя семья команчей умерла, — признался я. — Поэтому я вернулся.

Она смотрела на меня, как мать, очень добрая женщина, правда. Но пока мы не зашли чересчур далеко по пути добродетели и милосердия, я сказал:

— Я собираюсь выпить портвейна из запасов судьи, а потом увести одного из его скакунов. Выпьешь со мной?

— Я могла бы выпить с тобой, — медленно проговорила она, задумчиво наморщив нос. — Но может, ты сначала примешь ванну?

— Ты пустишь меня к себе?

Она сделала удивленные глаза, но вообще-то нисколько не удивилась, я точно знал.

Сначала донесся звук, и только потом над деревьями показался он, неуклюжий и тяжеловесный; и никто уже не хотел на это глазеть, все предпочитали, чтобы их не отвлекали от работы. Шериф со своими людьми отошли в сторонку, и вертолет опустился прямо в грязь у шпинатного поля Холлис Фрезер.

Высокий длинноносый мужчина вылез из летающей машины. Дождавшись, пока вокруг соберется толпа, взгромоздился на деревянную трибуну и заговорил. Его помощники раздавали персики из Хилл-Кантри. Этот тип утверждал, что Коук Стивенсон отдал штат крупным ранчеро и северным дельцам и ничего не оставил рабочим. Джинни, пожалуй, оробела бы выступать перед четырьмя сотнями незнакомых людей, а вот он — ничего, ему даже нравится. Направил мегафон на группу людей, державшихся в сторонке, попросил их подойти ближе и выслушать. У него было прозвище Говно Джонсон.

Глядя, как он размахивает руками, разглагольствуя, Джинни поняла, что Финеас прав. С Коуком Стивенсоном она знакома, приятный мужчина, которого не слишком интересует ваше мнение, у него свои моральные ориентиры. Благодетель, образец для подражания, прекрасно, если ваши дети вырастут похожими на него. А этот тип, что сейчас разливается лживым соловьем, явно наслаждается тем, что все на него смотрят, и в душе его нет места иным радостям. Не было ни одного нефтепромышленника во всем штате, кто бы не поддержал его.

— У меня есть кое-что для будущего сенатора, — сказала она помощнику, надеясь, что тот оценит ее лесть.

Не оценил. Глядя поверх ее головы, равнодушно процедил:

— Можете передать это мне.

Этот северянин жутко потел в своем черном костюме, а еще у него дурацкие пластиковые очки; человек, которого никто никогда не любил, и он начал к этому привыкать. По ее представлениям, именно так выглядят люди, работающие в Вашингтоне.