Меша Селимович - Избранное

Устав от наивных мудрствований, я прислушался к разговорам молодых чиновников.

Говорили о похищении, посмеивались, ерничали. И крепость уже не крепость, сказал один. Когда-то крепость была надежнее могилы, теперь — заезжий двор на развилке. Завернешь, вроде Рамиза этого, чуток посидишь, поспишь, коли охота есть, отдохнешь, а надоест — и пойдешь себе своей дорогой. И вся-то разница, что на постоялом дворе платить надо, а в крепости тебе все даром. Жалко только, высоко стоит, на горе, подниматься тяжело, а то как бы хорошо завернуть на часок, от дел уморившись.

Другой заявил, что крепость вовсе не нужна, крупные преступники выходят из нее по своей воле, а мелких туда и сажать незачем. Превратить бы ее в лабаз под зерно и картошку! Места много, сухо, ничего не погнило бы.

Третий спросил: кто мог устроить побег? Вряд ли это сделала мать Рамиза, больно стара, и на коне не ускачет, и в сеймена-богатыря не переоденется, да и коменданта ей так лихо не стукнуть. Не могла этого сделать и беднота, что слушала его в мечетях, бедняки действуют не хитростью, для этого им ума не хватает, а голой силой. И не богачи, которые могли бы за неимением собственной храбрости купить чужую, потому что им здесь никакой корысти не предвидится, они вне всякого подозрения. А вообразишь, что в этом деле замешан человек, знающий толк в фальшивых печатях, знающий, как пишутся письма тюремщикам, как им даются распоряжения и от чьего имени, то тоже окажешься на ложном пути — Рамиз как раз и обрушивался на людей, которым все это известно. Зачем бы им во вред себе действовать? Вот и получается, что, по зрелом размышлении и принимая во внимание все обстоятельства, в похищении вообще никто не участвовал. А коль оно совершилось, ему и сказать нечего, поскольку в сверхъестественных силах он не разбирается.

Были это неглупые молодые люди, но порядочностью, на мой взгляд, они явно не отличались. Побег Рамиза сам по себе их не волновал. Они не на стороне Рамиза. Но и не на стороне своих начальников. Они издевались над их бездарностью с высоты своей одаренности, которой не дают ходу. Будь власть в их руках, Рамиз не сбежал бы из крепости. Это не было сказано, но само собой подразумевалось. Эти молодые старики, обогатив свое ненасытное честолюбие опытом старших, обеспечат нам чудесное будущее. Нынешние власти не возбраняют нам плакать, эти и того не допустят, и мы станем жить веселее. Нынешние власти допускают недовольство, безмолвное, тайное,— эти запретят, и мы будем жить счастливее, потому что недовольство делает людей несчастными.

Мне вспомнился вечер у хаджи Духотины — в который уже раз! — и я вышел из комнаты, чтоб опять не ляпнуть чего-нибудь непотребного. Нынешние бьют, эти будут кастрировать.

Не глядя, я прошел мимо Османа.

— Ты что, не видишь меня? — спросил он смеясь.

— Ты же меня не видел.

— Ребенок ты, что ли? Я нарочно, я же с Зафранией шел, а он известный нюхалка!

— Знаю.

— И разговор у нас был занятный. Знаешь, что я у него спросил? Как они дошли до такого срама? И почему такой шум подняли вокруг Рамиза? А он только посмотрел на меня и слюну проглотил.

— А почему ты Махмуда в дом не пустил?

— Какого Махмуда?

— Кутил с тобой у Зайко.

— Ах, этот! Да что бы я с ним стал делать в этакой кутерьме? Видишь, сколько народу? Кого только не было! И кадий, и муселим, и муфтий, и тефтердар. Я их всех рядком усадил. Ведь они грызутся и ненавидят друг друга, как собаки бешеные. Дай, думаю, погляжу, что будет. А они сидят бок о бок на сечии, кисло улыбаются, разговор стараются какой-никакой вести, чтоб люди видели, как они любят друг друга, будто никому ничего не ведомо! Муселим первым не выдержал, поднялся, чин чином простился и давай бог ноги. Кадий посидел чуть дольше и тоже выкатился, зеленый от злости. Потеха, сказать тебе не могу, словом, повеселился всласть!

Ему и это в радость. Все, говорит, считают своим долгом лично поздравить Шехагу, хоть и знают, что тот их терпеть не может. А приходят, потому что боятся. Знают, что вчера он был у вали и сегодня туда пойдет поздравлять с праздником и при этом может что-то сказать не в их пользу. Обмирают со страху: вдруг наговорит на них, вот и улыбаются угодливо, хоть у самих колики начинаются от одного его вида. Из-за вали боятся Шехагу. А вали немного надо, чтобы взъесться на кого-нибудь; так же, как они ненавидят друг друга, они ненавидят вали. А вали — их. Не будь этого, плохо бы нам пришлось. Живи они в согласии, от нас бы мокрое место осталось. Междоусобица их для нас чистое спасение, благослови ее господь! Испокон веку так было, вот простым людям и удается кое-как жизнь прожить, поскольку ихняя-то на волоске висит. Шехага много чего может, так много, что их озноб пробирает, лишь только они о том подумают. Друзья ли вали и Шехага? Оба, конечно, твердят, что друзья, выгодно им это, но не друзья они. Друзья — это что-то совсем иное, он не знает что, только не это. Вали — должник Шехаги. Мот он страшный, приехал сюда без гроша, Шехага помог ему, предложил денег столько, сколько надо, чтобы не испытывать нужды. И тот не испытывал нужды — за короткое время взял сто кошелей дукатов! На что он их потратил? Во-первых, легко тратить добытое без труда, а во-вторых, может, и не потратил, а отвезет туда, откуда приехал. Они все так — приезжают налегке, а возвращаются с целым караваном добра. Просто удивительно: ни одному человеку у власти не удается сохранить честность. Или боятся заварухи и отставки — а ведь надо жить и когда тебя скинут! — или уж так все поставлено, что нельзя не брать, пока тебя не скинут. Потом вроде снова честными становятся. О долге не говорят ни тот, ни другой. Вали не хочется возвращать долг, Шехаге не хочется получать долг, ибо долг делает вали слабее, а Шехагу — сильнее. Без долга вали был бы неприступен как твердыня, но состояние его убавилось бы на сто кошелей дукатов, а это целое богатство, и он предпочитает поступиться гордостью, зато выиграть в деньгах. Деньги — вещь полезная, ибо если власть — зло, то алчность власть предержащих делает ее переносимей. Как Шехага не боится, что этот долг может стоить ему головы? Ведь вали таким образом отделается от тяжкой обузы. В том-то и штука, что не отделается! Шехага умен и знает, с кем имеет дело: он взял у вали обязательство, заверенное всеми печатями и засвидетельствованное в суде, что вали выплатит весь долг в пользу богоугодного заведения — медресе или библиотеки, которые носили бы имя Шехаги, в случае если с ним случится какая беда, все равно какая. Оба прекрасно понимают, что это означает, и вали от всей души желает Шехаге долгих лет жизни и готов сделать все, чтоб оградить его от опасностей. Так вот отданные в долг дукаты превратились в чудодейственный амулет, который охраняет от всякого зла.