Джинни Эбнер - Королевский тигр

— Конечно, я помогу вам и советом и делом. Но хорошо ли вы представляете себе, кого хотите привести в свой дом? Воспитание чужого ребенка — всегда риск, поскольку никто не может предсказать, как он будет развиваться, а в данном случае…

— Господин доктор, я хорошо понимаю, что на себя беру. Вероятно, из Йозефа никогда не вырастет вполне нормальный человек. Он всегда будет странным и небезопасным зверем. Но, может быть, как раз поэтому никто, кроме меня, не сумеет обращаться с ним должным образом. У меня и другая причина есть — с тех пор как тут объявился мальчик, одно воспоминание, которое я годами все вертел и так и эдак и которое меня мучило, начало приобретать особый смысл. И на самом деле именно это воспоминание всему причиной, и я готов о нем рассказать, если вам это не будет скучно.

— Мне ничуть не будет скучно, — сказал Клингенгаст с теплой улыбкой. — А не пойти ли нам в Тирольский домик тут неподалеку? Выпьем вина, и вы расскажете обо всем, что у вас на сердце.

Служитель охотно согласился, и они, выйдя из зоопарка в просторный Дворцовый парк, по тихой зеленой аллее направились в Тирольский домик, где и расположились под деревьями за простым деревянным столом, спросив вина. И служитель начал свой рассказ.

— Моне Белинде, красавице, которую ее отец-иллюзионист ежевечерне распиливал пополам, а затем снова соединял в целое, было около двадцати лет, когда в большой цирк прибыл укротитель хищников с группой своих животных. Мона Белинда поистине была отрадой для глаз, дивной красавицей, из тех, что отличаются недвижной, лишенной всякого выражения парадностью, наделенной несомненной долей глупости, которую, однако, следует оценить как нечто положительное; удивительная, с твердой посадкой головы, круглыми глазами, горделиво вышагивающая индюшка фантастических размеров. Тонкий, изогнутый книзу носик похож был на клюв, ротик у нее был маленький, с обиженно опущенными уголками. В ее правильном ровном лице никогда ничего не изменялось, оно, словно бы обиженное уже одной только мыслью, что кто-то может быть другого мнения, раз и навсегда упрямо застыло, обратившись в маску изумления перед собственной красотой.

Мона Белинда никогда не смеялась, а когда она улыбалась, ее ротик кривился, как будто она сейчас расплачется. Она была несчастным созданием и, словно сознавая слабость своего ума, всегда, ни на минуту не задумываясь, выказывала готовность сделать все, чего бы ни пожелали от нее другие люди. Однако все у нее оборачивалось неудачей и ровно ничего у нее не получалось, кроме как вечер за вечером на помосте выставлять напоказ свое невероятно длинное и стройное тело в расшитом блестками трико, а затем ее укладывали в ящик, как фарфоровую куклу, и распиливали надвое. Маг-фокусник открывал одну половину ящика и демонстрировал публике безукоризненно стройные длинные ноги Моны Белинды. Потом он открывал вторую половину ящика и показывал верхнюю часть ее тела. Потом обе половины плотно сдвигались, чародей произносил всякие волшебные слова, и Мона Белинда выходила из ящика, такая же оцепенело-торжественная, как раньше, когда в него ложилась. Только на ее лице теперь как будто было удивление еще и от того, что ее поразительная красота не пострадала, претерпев столь нечеловеческую процедуру. В этот момент публика, замершая и затаившая дыхание, обычно принималась аплодировать, и в течение нескольких минут Моне Белинде уделялось то восхищение, какого заслуживает подобное совершенно необычайное создание. Маленький и заурядный, стоял рядом с нею волшебник, и его благодарные поклоны выглядели так, будто наглый лакей кичится блеском и славой своей властительницы.

Но как только Мона Белинда покидала манеж, ее незаурядный рост оказывался помехой для какого-никакого счастья. В глазах мужчин она была слишком высокой. Она умела танцевать, но превосходила всех девушек кордебалета на целую голову, и ни разу для нее не нашлось подходящего партнера, чтобы выступить с парным танцем, а для сольного номера ей недоставало темперамента и фантазии. Артисткой Мона Белинда не была. Ее единственный чего-то стоящий талант заключался в неизменной стройности и гибкости, необходимой, чтобы по-змеиному свернуться в одной из половинок ящика, в то время как волшебник поочередно демонстрировал зрителям фальшивые ноги, заранее спрятанные в ящике с двойным дном, или же верхнюю часть восковой куклы, похожей на нее как две капли воды.