Федерико Андахази: Милосердные

Мой дорогой доктор,Вы первым узнали о моем существовании; и если бы познакомились со мной лучше и сравнили с моими сестрами,то,возможно,пришли бы к заключению,что в мире наподобие богатства накоплено определенное количество красоты,которая,как и все остальное,распределена несправедливо. За каждый участок чистой,нежной,благоухающей кожи моих сестер,за каждую из их стянутых пор,я вынуждена расплачиваться непроходящими нарывами,жировиками,фурункулами и зловонными язвами. За каждый их белокурый,витой волосок я могу рассчитаться своими серыми,траченными мышами лохмами,сквозь которые просвечивает сальная кожа,покрытая струпьями. С тех пор,как мы научились говорить,они всегда проявляли склонность высказываться одинаково,что заставляло предполагатьи сходствоих мыслей,еслитак можно назвать то,что движет их языками.

То,о чем я поведаю Вам далее,несмотря на всю свою скабрезность,не имеет иной цели,нежели оберечь Вас. Вы,наверное,сейчас спросите себя,от кого. Скажу сразу: от моих сестер и,конечно же,от меня самой. Вы,несомненно,зададите себе и другой вопрос: от чего Вас надо оберегать.

Дорогой др. Полидори,не думайте,что моя чудовищность состоит исключительно в чрезмерном уродстве. Нет. Я осведомлена о Ваших широких познаниях. И Вам,конечно,известно,что есть люди,которые существуют за счет потребления «части» себе подобных,даже если при этом идут на убийство. Знаете мрачную историю о графине Батори,которая,как говорят,чтобы сохранить молодость,пила кровь своих жертв. Возможно,именно этим графиня оправдывала извращенное удовольствие,которое она получала при виде крови своих молодых служанок,равно как и смертельные пытки,которым она их подвергала.

Так вот,милый др. Полидори,так уж случилось,что у Вас есть «нечто»,от чего зависит моя жизнь и жизнь моих сестер. Выдаже не представляете,чего мне стоит противостоять искушению. Однако если мы не получим «того»,чем Вы располагаете,то уже в ближайшее время окажемся на грани смерти.

Впрочем,на сегодня будет благоразумнее покончить с признаниями. Я и так сказала слишком много и растратила много сил. Этому лету суждено быть долгим. Я же на время прощаюсь с Вами и молю об одном: берегите себя.

Анетта Легран

На грани отчаяния, Джон Полидори быстро припомнил все, чем он располагал. Его достояние исчерпывалось скудными сбережениями, которые удалось скопить с жалования, аккуратно выплачиваемого его Лордом. Недвижимости у него не было: отец оставил ему в наследство только врожденную покорность и жалкую участь постоянно быть в услужении. Как и его родитель, Гаэтано Полидори, бессменный секретарь поэта Витторио Альфиери, он был обделен даром слова и вместо сладостного пения муз был обречен внимать суровому голосу своего Лорда, чье вдохновение, казалось, опережало перо.

Единственное чем он владел, была глухая, разрушительная зависть. Сколько раз, переписывая неизданные произведения Байрона, он гнал от себя мысль о плагиате. В чем же состояло его богатство? У него не было ничего такого – ни материального, ни духовного, – чем не располагал бы любой другой, самый ничтожный смертный.

Над Монбланом, терявшимся заснеженной вершиной в облаках, вставали желтовато-серые сумерки. Женевское озеро походило на смятый луг. Солнце, с трудом различимое бледное пятно, источало холодный свет, который почти осенними красками расцвечивал рыжую черепицу, зеленые кроны тополей, бурые утесы и охристый песок. Хлестал дождь. Он, не переставая, шел всю ночь.

Джон Полидори спал беспокойным, неровным сном. Он то и дело приближался к той зыбкой грани, что отделяет забытье от бодрствования, переступая порог, за которым бред обретает материальность, а реальность становится расплывчатой тенью. Причудливое сочетание грез и были оформилось в два убеждения. Первое – что вечером, прежде, чем заснуть, он на едином дыхании написал рассказ, содержание которого не мог припомнить, но достаточно открыть глаза, и на столе будет лежать рукопись – неопровержимое и умиротворяющее доказательство произошедшего. Второе заключалось в том, что его преследовал навязчивый кошмар о якобы полученном письме, содержание которого как раз прочно засело в памяти. Дурной сон. Ничего более. И Полидори возрадовался обоим фактам. Он сладостно потянулся и выгнул спину. Затем позволил себе сладостную и заслуженную ласку – почесал голову и накрутил на указательный палец прядь волос. На уголках губ заиграла легкая, едва уловимая улыбка. Он написал совершенный рассказ. Он припомнил разговор, который вел со своим Лордом несколько. дней тому назад. Тогда он пытался доказать Байрону, что между ними нет никакой разницы. Теперь, уже улыбаясь во весь рот, он вспомнил ответ его Лорда: