Герман Кох - Звезда Одессы

Теперь он попался моим тестю и теще, которые озабоченно справлялись о дальнейшем ходе его болезни и видах на полное выздоровление. В нерешительно висящей вдоль тела руке тесть держал за шнурок видеокамеру; вскоре после прихода он запечатлел сад одним плавным движением камеры, чтобы потом точно так же зафиксировать верхний этаж. «Вот так живет мой зять», — мысленно услышал я его комментарий откуда-то из полутемной комнаты, где он будет подробно объяснять эти кадры гостям и родственникам. Подозреваю, что он с удовольствием направил бы объектив на осунувшееся лицо Петера Брюггинка, и остановило его только смутное воспоминание о приличиях. Тем временем теща обеими руками накрыла руку моего друга.

— Теперь известны травы и овощи, которые гарантируют полное выздоровление, — услышал я ее голос, проходя мимо.

Это звучало как телереклама безболезненной кремации в сосновом гробу.

В глубине сада, у маленькой террасы, полускрытой за папоротником и нависающими ветками плодового дерева, стояли складные стульчики и алюминиевый столик из кухни. Там сидели Давид и Натали; перед ним стояла банка колы, перед ней — пустой бокал на ножке. После недолгих колебаний я вернулся к столу с напитками и закусками и взял с него початую бутылку белого вина.

— Жажда мучает?

Даже не оборачиваясь, я узнал говорящего по одному тембру голоса, неотличимому от естественного; этим голосом он без конца спрашивал участников викторины, уверены ли они «на все сто процентов», что единственный правильный ответ — «Б».

В это время года неестественный оттенок загара на лице Эрика Менкена особенно сильно бросался в глаза. Еще несколько месяцев назад могло показаться правдой, что недавно он был в отпуске и катался на лыжах, но теперь — из-за зернистой кожи вокруг глаз и особенно из-за подозрительного загара «гусиных лапок» — было видно, что он побывал в солярии или, хуже того, воспользовался тональным кремом. Поскольку я ничего не ответил, телеведущий поднял свой полупустой бокал и кивнул на бутылку вина у меня в руке.

— Красивый сад, между прочим, — заметил он. — Я только что сказал твоей жене: чему можно позавидовать в Амстердаме-Южном, так это садам.

Я справился с искушением разбить бутылку о его подбородок, словно он был новым кораблем, готовым соскользнуть со стапеля на воду, и подлил вина в его бокал. Это было бы чересчур — возникшая словно из ничего вспышка насилия на вечеринке по случаю моего новоселья. К тому же — слишком много чести для такого ничтожного слизняка, как Эрик Менкен. Но мне так понравилось представлять себе, как бутылка белого вина вдребезги разбивается о подбородок телеведущего, что я мысленно разыграл эту сцену еще несколько раз, смотря на него и стараясь сохранять безразличие.

— Да, — сказал я наконец, поняв, что до сих пор так ничего и не сказал.

Я мог бы произнести и что-нибудь другое, но это, как и разбивание бутылки о подбородок, означало бы, что я оказываю ему слишком много чести.

На мгновение я зажмурился, представляя себе, как сильно я мог бы изменить внешность Менкена при помощи отбитого горлышка бутылки, что в конечном счете привело бы к серьезному снижению доходов от рекламы, показываемой во время «Миллионера недели». Через несколько недель вещатели — после серьезных переговоров, искусственно завышенных оценок и смягчающих отговорок — были бы вынуждены искать ему замену с целью вернуть заоблачный рейтинг программы.

— Что такое? — спросил Менкен.

— Ничего. А что должно быть?

— Не знаю. Ты стоишь и улыбаешься. Если бы я знал, что тут смешного, то, может быть, посмеялся бы вместе с тобой.

Я покачал головой, а потом посмотрел ему прямо в глаза.

— Мне вспомнилось нечто весьма приятное, — сказал я. — Просто внутреннее удовольствие. Трудно объяснить.

С этими словами я повернулся к нему спиной и ленивой походкой направился к террасе на другом конце сада.

Льняные волосы Натали были связаны в хвостик, который оживленно раскачивался вверх и вниз, пока она — с явным одобрением — слушала моего сына: тот что-то объяснял ей, широко жестикулируя. Когда возле их столика появился я, Давид почти сразу же замолчал.

— Понимаешь? — успел он сказать подружке. Она кивнула и в последний раз махнула хвостиком.

С вопросительной улыбкой я поднес наклоненную бутылку к ее пустому бокалу.

— Да, да, с удовольствием… — сказала она.

Она взяла бокал со столика и снова поставила его обратно. Стульев больше не было, и я продолжал стоять возле столика с бутылкой в руке; отчасти я чувствовал себя официантом, который дает посетителю ресторана попробовать вино, но ни Давид, ни Натали, похоже, не собирались уравнивать положение. Как я только что заметил, под стулом Натали, высунув язык, дремал Плут. Пес госпожи Де Билде испытывал особую склонность к подруге сына и, когда Натали бывала у нас, буквально не отходил от нее.