Герман Кох - Звезда Одессы

Так или иначе, меня пугало вероятное присутствие этого ходячего бюро жалоб на первом этаже, тем более что и Кристина отличалась впечатлительностью. Можно было ожидать, что вскоре уборщица усядется за наш кофейный стол и примется рассказывать свою семейную сагу — не менее длинную, чем у Гарсиа Маркеса.

— Я тебе помогу, — недолго думая сказал я шурину. — Мы уберем это барахло за полдня. Скажи только, что надо делать.

Шурин достал пачку табака и, ничего не ответив, провел кончиком языка по папиросной бумажке. Потом он стал не спеша прикидывать в уме, какие проблемы есть на первом этаже; я видел, что он явно наслаждается превосходством, уступленным мной просто так, без всякого сопротивления. Его осанка была теперь осанкой подрядчика, который собирается рассказать своей жертве, что размещение нового мансардного окна обойдется примерно вдвое дороже по сравнению с первоначальной сметой. Я был тут ни при чем, но мне вдруг подумалось о пока еще неизвестном теле, которое в будущем займет этот остолоп: будет ли это тело тоже верить в реинкарнацию и рассказывать друзьям и родственникам, что в прошлой жизни оно всерьез занималось подработками, а остальное время убивало за медитацией и пазлами из тысячи с лишним кусочков?

— Тебе надо арендовать контейнер, — сказал он наконец, выпуская через ноздри дым от самокрутки.

Я посмотрел на него вопросительно, и он добавил:

— Закрытый контейнер, какие перевозят на кораблях. Поставишь его на тротуаре перед дверью, и мы начнем складывать туда все, что нам мешает.

Закрываю глаза и снова открываю; в это время в саду должно быть прохладно, но пока что там жарко. Не вставая с шезлонга, бросаю взгляд на кухонную дверь и раздумываю, не распахнуть ли ее, как будто из дома в сад может устремиться более холодный воздух. Вижу кухню в свете настольной лампы, которая отбрасывает маленькое, уютное пятнышко света на алюминиевый столик, за которым я по утрам обычно читаю газету.

Мне всегда нравилось так смотреть на свой новый дом — на расстоянии, словно я там не живу. При взгляде из сада он представляется домом, в который я могу войти, а могу и не входить. Например, я мог бы пойти в дом, чтобы еще немного поспать, чтобы отдохнуть перед завтрашними похоронами — сегодняшними, мысленно поправляю я сам себя, — но лучше я оставлю эту возможность в мыслях, рассмотрю ее лишь теоретически, потому что есть события, перед которыми не надо отдыхать, и похороны — одно из них.

Не знаю, который час — должно быть, между половиной третьего и четырьмя часами ночи. Небо еще не зацвело красками, но ощущение времени связано не столько со светом, сколько со звуками, точнее, с отсутствием звуков: не поют птицы, не дерутся коты в соседних садах, более того — не грохочут поезда на сортировочной станции.

Вспоминаю новоселье, устроенное несколько месяцев назад. Оглядываясь назад, можно сказать, что это была не самая удачная идея — устраивать новоселье, я имею в виду уже само слово! Но задним числом всегда легко говорить. Новоселье… новоселье… — если сказать это несколько раз подряд, идея будет становиться все смехотворнее и наконец вовсе потеряет смысл.

Это был один из первых теплых весенних дней, так что вечеринка проходила отчасти в доме, а отчасти — на воздухе. Кристина поставила в саду стол с напитками и закусками, и большинство гостей осталось там. Вялый Петер Брюггинк полулежал в одном из деревянных садовых кресел, которые мы недавно купили в специализированном магазине, и задирал перед всеми желающими футболку, показывая тридцатисантиметровый шрам поперек живота; кожа на его лице приобрела цвет упаковочного картона, и он сбросил не меньше двадцати килограммов. В суете перестройки квартиры на первом этаже у меня оставалось мало времени, чтобы навещать его в больнице: я делал это всего раза два. Есть в больничной атмосфере нечто такое, от чего у меня потеют ладони, когда я прохожу через вестибюль и иду по коридорам с указателями, на которых значатся названия разных отделений: такие слова, как «онкология» и «кардиология», греческого или латинского происхождения, из-за своей научной сдержанности звучат более зловеще, чем «рак» или «инфаркт», если представить, что эти последние стоят на тех же желтых табличках с черными стрелками. В одно из двух посещений я попытался объяснить Петеру, что именно поэтому — в первую очередь — захожу к нему так редко. Но Петер, только что прооперированный, был подключен к множеству трубочек и мониторов, и мне показалось, что он меня не слушает.