Герман Кох - Звезда Одессы

Вспоминаю голос Ивонны, который в записи вызывал ассоциации с теплым молоком еще больше, чем в действительности. Теплое молоко в эмалированном ковшике. Имя Титус, кроме кошки, носил также лысый актер, с которым Ивонна одно время кувыркалась — шурин об этом не знал. Я однажды видел, как этот актер восседает посреди баржи на пуфе, покрытом не то индийским, не то афганским батиком, и декламирует тексты не то Ибсена, не то Шекспира. У него был довольно звучный голос; не успевал он поднести бокал к губам, как от него уже пахло красным вином, и он называл себя «настоящим театральным чудовищем». Однажды вечером, когда было уже поздно, все разошлись по домам или по постелям, завис только он один. Был снегопад; мы с Кристиной стряхнули снег с седел наших велосипедов и еще раз оглянулись на крышу баржи, покрытую тонким слоем белого вещества; в морозном воздухе вился дым из трубы, до нас доносился запах горящих поленьев. В свете уличных фонарей баржа приводила на ум картину Брейтнера. [29] Георг Хендрик Брейтнер (1857–1923) — голландский художник и фотограф, представитель амстердамского импрессионизма.

— Мой брат не только тупица и лентяй, — сказала Кристина, — он еще и слеп.

Позднее, когда родился Вилко, мы склонились над колыбелью и переглянулись, — но невозможно было сказать что-либо с полной уверенностью, на все сто процентов; я имею в виду то, что почти все младенцы рождаются без волос. На этот раз в чугунной печке не горели дрова. Дело было летом, в канале плавали утки, через открытые окошки на баржу проникал тошнотворный запах помойки. Лицо Вилко покрывали комариные укусы, а когда Кристина что-то сказала об этом, Ивонна пожала плечами:

— Он закаляется.

Еще тем же летом, возвращаясь со спектакля, данного в провинции, лысый актер слетел с дороги; по свидетельству очевидцев, над останками его «ситроена-ds» витал крепкий запах вина. На похороны Кристина надела темные очки и черную шляпу с большими полями, но не плакала; в кафе театра, где все выпивали после представления, еще некоторое время висела его фотография, пока и ее в один прекрасный день не убрали.

«Увы, нас нет дома…» — вот какой текст, по здравом размышлении, я хотел бы услышать из домофона, когда Кристина нажала на кнопку звонка. Давид стоял поодаль, держа руки в карманах. Наушники от плеера свободно свисали с воротника куртки. Мне снова показалось, что он слишком большой и не должен сопровождать родителей на званый ужин к дяде с тетей; я подумал о его тоненькой подружке с гитарой, толком не понимая, почему он не сказал, что у него есть дела поважнее.

— Кто там?

Это был голос Ивонны; на темную улицу потекло теплое молоко.

— Хочешь пивка?

Шурин поднес прямо к моему носу две открытые бутылки пива. Я отрицательно покачал головой. Потом я вспомнил все случаи, когда он спрашивал, не хочу ли я еще пивка, а после этого — все случаи, когда я качал головой. Если сложить все их вместе, должно возникнуть впечатление, будто ты заглядываешь в вечность.

Когда шурин усаживался рядом со мной на диван, я мельком увидел его ноги в коричневых носках, всунутые в синие пляжные шлепанцы. Я застонал — стон был неслышным, но донесся из самой глубины души. Обычно желание вернуться домой приходило позже, за закуской или в те пустые минуты после нее, когда моя невестка надевала рукавицы для духовки. Это было даже не столько желание вернуться домой, сколько желание оказаться в любом другом месте. Я поднес бутылку к губам и разом выхлебал содержимое.

По телевизору начались новости для детей. У чернокожей девушки снимали слепок, чтобы сделать ей скобку для выравнивания зубов. Я искоса смотрел на шурина, но тот, казалось, был всецело поглощен телевизионными картинками.

— Кто были те двое? — спросил он, не отводя взгляда от телевизора.

— Какие двое?

— У тебя на дне рождения. Один — длинный и лысый. Другой — с прилизанными волосами. Я сказал Ивонне: «Этого Фред точно встретил на боях без правил». Ха-ха.

Я медленно поставил пустую бутылку обратно на столик перед диваном и взял горсть арахиса. В телевизоре родился слоненок; он шатался, переступая задними лапками по соломе, и пытался просунуть хобот под живот матери. Наверное, следовало что-то сказать, но у меня не было ни малейшего желания.

— Нет, кроме шуток, — сказал шурин. — Твои друзья?

— Макс, — сказал я и сделал глубокий вдох; шурин смотрел на меня. — Тот, что поменьше. Это Макс. Я познакомился с ним еще в школе. Мы учились в одном классе. Потом потеряли друг друга из виду, но недавно встретились в кино.