Орхан Памук - Мои странные мысли

Два года назад я пела в одной ужасной дыре в переулках Бейоглу, упорно держась за турецкий поп, который с трудом доходил до всех, и поэтому меня всегда ставили в самый конец программы. Так что я перешла в другой крохотный бар, где директор убедил меня, что я могу быть очень успешной, если переключусь на турецкие классические и народные песни, но меня вновь не выпускали до самого конца ночи. Впервые я встретилась с Сулейманом именно там, в «Парижском павильоне», – и он показался мне одним из тех настырных парней, которые пытаются познакомиться со мной между номерами. В «Париж» обычно приходили разочаровавшиеся в любви мужчины, неспособные справиться со своими невзгодами и которым нравилась традиционная турецкая музыка. Вначале я Сулеймана игнорировала. Но вскоре он сумел расположить меня к себе своим постоянством и своей детской невинностью.

Теперь Сулейман оплачивает мне аренду квартиры на четвертом этаже дома по улице Сормагир в Джихангире. После пары стаканчиков ракы вечером он может сказать: «Давай пойдем, я покатаю тебя на фургоне». Он не понимает, что в его поездках нет ничего романтического, но мне не важно. Год назад я перестала петь народные песни и выступать в маленьких ночных клубах. Если Сулейман поможет, я хотела бы снова петь турецкую поп-музыку. Но даже это не столь важно.

Я люблю кататься с Сулейманом по ночам. Я тоже выпиваю парочку стаканчиков, и, когда мы подвыпьем, мы становимся закадычными друзьями и можем говорить обо всем на свете. Как только Сулейман освобождается от своего страха перед братом и ускользает от своей семьи, он превращается в милого, очаровательного парня.

Он везет меня с холма к Босфору, сворачивая в узкие переулки, заставляя свой фургон ехать то вправо, то влево.

– Прекрати, Сулейман, когда-нибудь мы попадемся полиции! – говорю я.

– Не беспокойся, это все наши люди, – отвечает он.

Иногда я говорю ему то, что он хочет слышать: «Ох, пожалуйста, прекрати, Сулейман, мы свалимся и умрем!» Был период, когда у нас был один и тот же разговор каждый вечер.

– Чего ты боишься, Мелахат, ты правда думаешь, что мы свалимся с дороги?

– Сулейман, новый мост через Босфор еще строят, веришь?

– Чего тут не верить? Когда мы только приехали из деревни, про нас думали, что мы так и останемся толпой нищих продавцов йогурта, – взволнованно говорил Сулейман. – Теперь те же парни умоляют нас продать им нашу землю и используют посредников, чтобы попытаться пробраться в наши проекты. Сказать тебе, почему я так уверен, что скоро будет еще и второй мост, такой же в точности, как первый?

– Скажи, Сулейман.

– Потому что теперь Вуралы начали скупать всю землю вокруг места, где должно быть шоссе к мосту. Холмы Кюльтепе и Дуттепе принадлежат им. Правительство еще даже не начало отводить землю для шоссе. Но земля, которую Вуралы скупили в Умранийе, Сарае и Чакмаке, стоит вдесятеро против того, что они заплатили. Сейчас мы с тобой слетим с холма. Не пугайся, хорошо?

Я помогла Сулейману забыть о дочке продавца йогурта, которую он любил. Когда мы впервые встретились, он не мог думать ни о ком, кроме нее. Без следа смущения он рассказывал мне о том, как его невестка перевернула вверх дном весь город, квартал за кварталом, пытаясь найти ему жену. Должна признать, мне будет грустно, если Сулейман отыщет себе суженую. Однако я не переживаю, когда он ходит смотреть потенциальных невест. Однажды ночью он сильно напился и признался, что у него не осталось никакого уважения к девушкам.

– Не переживай, это общая проблема, особенно среди женатых мужчин, – сказала я, стараясь утешить его. – Это не в тебе дело, а во всех этих иностранках из телевизора и газет с журналами, так что не зацикливайся на этом.

А вот моего больного места он никогда не понимал.

– Сулейман, мне не нравится, когда ты говоришь со мной приказным тоном, – говорила я ему иногда.

– Ох, я думал, тебе это нравится… – всякий раз отвечал он.

– Мне нравится играть с твоим пистолетом, но мне не нравится, что ты так груб и холоден со мной.

– Я груб? Я что, правда холоден, Мелахат?

– Думаю, что чувства у тебя есть, Сулейман, но, подобно большинству турецких мужчин, ты не знаешь, как выразить их. Почему ты никогда не говоришь мне то, что мне больше всего хочется услышать?

– Это ты про свадьбу хочешь? Ты начнешь носить платок?

– Да нет, я сейчас не об этом. Скажи мне то, другое, что ты никогда не говоришь.

– О, я понял!

– Хорошо, если ты понял, скажи это… Это не тайна, ты знаешь… Все теперь знают о нас… Я знаю, как сильно ты меня любишь, Сулейман.