Б А - Введение в человечность

Так вот, мысль такая: пьющие люди делятся на две категории по способу затаривания. Затаривания, говорю, за-та-ри-ва-ни-я. Так и пиши. Не спорь. Корче, первая категория - это те, которые сначала берут выпивку, а потом к ней закусь, а вторая - которые сначала пожрать купят, а потом за бутылкой чапают... Ну, те, которые без закуси или без выпивки - частности, исключения, так сказать, из правил, не опровергающие их, а, скорее, подтверждающие. И потом, мы же о пьющих говорим, а не об алкашах или трезвенниках. Внимательнее, Алексей, быть надо, внимательнее. Суть упустишь, потом вовек себе не простишь. Да перестань ты обижаться, я ж тебя в соавторы возьму. Будем как эти... ну, как их? Петров и Водкин. Нет? Ильф и Петров, точно. Спасибо, Леша, за подсказочку. Не смейся, получится! Чем мы с тобой не писатели - я идею даю, ты писАешь, то есть, пишешь. Ну, оговорился. Бывает. Ты меня не сбивай, пожалуйста. Мысля ускользнет, новую оформить, думаешь, просто? Пиши и молчи. Редактировать потом будем. Почеркаем все подряд мне в книге ненужное и выкинем на помойку за твоим домом. Самая аккуратная помойка во всем вашем населенном, как говорится, пункте, я проверял. А как же! Привычка хорошая! Стал бы я с человеком дружить, который рядом с тухлой мусорной кучей живет. Чего? Да, гуманоид! Да, колбаса! И не стесняюсь этого. Мое происхождение уникально, и не возражай мне! Ты слышал, как меня мадам Краковская назвала? Гастрономический экстаз! Гордо звучит и обольстительно, на мой взгляд. А твое мнение меня в данной консистенции не интересует. Тебя, кстати, кто-нибудь экстазом называл? То-то! И перестань ржать, ничего смешного я не сказал. О серьезных вещах речь идет. Достал уже, пиши, а то Обэхаэса вызову, так тебя мести начнет, что какое-нибудь Девяткино раем покажется!

Короче, первая категория - те, которые бутылку берут, а потом закусь, нас в данном сюжете интересуют мало, потому, будь мой папаша из их числа, ему на меня денег не хватило бы. Но Николай, слава колбасному богу, оказался из тех, кто сначала закуску покупает, а потом считает, на какую у него осталось - столичную, пшеничную или русскую. О, не скажи! Разница есть - и не только в цене. Ты говоришь сейчас как дилетант, который сервелат московский от колбасы докторской отличить не может. Вот и молчи лучше, эксперт, тоже мне, по колбасным обрезкам, не показывай свою некомпетентность в некоторых наиважнейших бытовых вопросах.

Я тогда на витрине за своими думами тоже задремал. Намаялся за утро. Еще бы, столько событий, столько впечатлений. Устанешь тут от переживаний! А проснулся оттого, что почувствовал собственное парение в воздухе. Достала меня из витрины продавщица, значит, на весы, покрытые бумагой рыхлой, мягкой такой и теплой, укладывает. А перед прилавком стоит... ну натуральное чмо! Это я потом понял, что в хорошие руки попал, а тогда мой новый хозяин жутко мне не понравился. Чему там было, кстати, нравиться-то? Очки в полмоськи, от волос запах, что от мадам Краковской, пальто непонятного цвета... вот-вот, что твои тапочки, сколько им лет вчера исполнилось? В общем, завернули меня в бумагу, один хвостик снаружи оставили, и отдали чму в очках. А тот меня - в авоську... Представляшь, меня, московского сырокопченого, и в авоську! Хотя, я не возражал, обидно только немного было. Но, зато, на мир сквозь крупные дырочки можно любоваться. На кончик-то бумаги не хватило! А у меня там орган восприятия как раз... Какие глаза, шутишь? Орган восприятия, говорю. Две большие разницы, между прочим. Вот у людей как? Глаза, чтобы видеть, нос - нюхать, рот - вкус ощущать и говорить всякие глупости, ухо - слушать, еще... там... один имеется для... получения удовольствий. А у нас, колбас, орган восприятия - универсальный. Да, да, и нюхать, и слушать, ну и удовольствие опять же... А то! Ты, брат, мало, что из жизни колбасной знаешь. Ничего, со временем обо всем расскажу. Не торопи. Сказал - со временем, значит - со временем. А сейчас продолжим.

Ехали мы на троллейбусе. Долго ехали. Так долго, что меня в давке чуть не изломали. Ох, и натерпелся я, хорошо, что добрая продавщица заботливо в бумагу вашего покорного слугу обернула, а то бы осталась от меня одна шкурка, грязная и порванная во многих местах. Потом еще пешком шли. Болтало, Леша, в авоське этой похлеще всяких фургонов. Наконец, оказались на месте. Я уж грешным думал, что никогда этого не случится. Жалеть даже начал, что не съели крысы еще во младенчестве.

В комнате, куда меня принес очкастый, сидели двое в белых халатах и пили из граненых стаканов. На скрип открывшейся двери они, естественно, обернулись.