Рэй Лорига - Пистолет моего брата. (Упавшие с небес)

– В этом я не сомневаюсь. Я уже много лет хожу туда за покупками. Бог знает сколько я там денег оставила, а эти долбаные охранники каждый раз пристают ко мне с чеком. Как будто я у них ворую.

– Я никогда ничего не воровал. Она улыбнулась:

– Ну да, не считая машины. Но это была непредвиденная ситуация.

Она пристально на него посмотрела и снова улыбнулась. Она с ума по нему сходила. Тут нет ничего удивительного, девчонки всегда за ним таскались. Некоторые могли целый день простоять перед нашей дверью, ожидая, когда он выйдет. Ему это не нравилось. Я даже думаю, ему в каком-то смысле неприятно было быть красивым. Не то чтобы он хотел быть уродом, просто для него быть красивым означало другое, что-то хорошее, что нельзя использовать для собственной выгоды. Он был не из тех, кто пользуется своей красотой, чтобы доводить до слез девчонок.

Он был красивым, только и всего.

– И как это?

– Что?

– Убить кого-нибудь?

– Понимаешь, это то же самое, что никого не убивать, хотя, наверно, разница все-таки есть.

– Ты с этим поосторожней.

Я не первый раз курил травку, но эта была сильнее, больше била по мозгам. Вообще-то он при мне никогда ничем таким не занимался, так что тот раз был первым и последним.

– Мне не нравится, что ты куришь, а особенно эту дрянь, слышишь? Если я еще раз тебя застану, руку сломаю или чего похуже сделаю.

– Хорошая трава.

– Да, она прекрасная, но ты не перебирай. Дай-ка сюда, я не хочу, чтобы ты превращался в дурачка.

– Да это ж не в первый раз…

Он притворился, что хочет меня ударить, в шутку. На самом деле он никогда бы меня не ударил. Что бы я ни делал.

– Давай сюда косяк, гном, давай-давай.

Я вернул косяк. Я уже здорово обкурился – моя голова танцевала где-то в другом месте.

– Помнишь того космонавта, который завис в космосе? Когда Россия развалилась?

– Не Россия, а Советский Союз.

– Ну да. Помнишь, никто не хотел тратить деньги, чтобы спустить его на землю, и его там оставили мотать круги еще черт знает на сколько?

– Помню, и что?

– Думаю, хреново тому парню приходилось… не знаю, как-то он мне вспомнился… бедный русский.

– Наверно, теперь он даже вверх по лестнице не поднимется.

– Да, даже по лестнице…

– У него, наверно, даже каблуков на ботинках нет.

– Да, даже каблуков на ботинках…

– И уж конечно он не отходит от своего дома, даже чтобы купить газету.

– Уж конечно нет, скорее всего он приковал себя к холодильнику…

– Этого парня больше никуда не запустят.

И тут я начал танцевать, не знаю почему, так уж мне захотелось. Это при том, что я вообще ненавижу танцевать. Я никогда не танцую. Ну, кроме того раза. Он веселился вовсю.

– Давай, давай!

И я давал. Я кружился, махал руками, вел себя как безумный. Я ведь не профессиональный танцовщик. Он ловил кайф.

– Танец русского! Танец русского, который никому не нужен!

Он меня подбадривал, и я продолжал.

– Кому ты нужен, русский?

– Никому, никому.

– Кто тебя заберет отсюда?

– Никто, никто.

– Как тебе там, русский?

– Плохо, плохо.

Он находился в нашем доме, поэтому вел он себя неправильно. Никто не может входить в чужой дом и разговаривать так, как разговаривал этот тип.

– Все это просто замечательно, сеньора, но пока вы льете слезы, ваш сын кому-нибудь там яйца отстреливает, и, если вы мне не поможете, обещаю, у всех у вас будут проблемы. У вас, у этого говнюка – это про меня – и у всей вашей паршивой семейки.

– Я не знаю, что вам сказать, я не знаю, где он может быть, я ничего не знаю…

– Мать твою, да эта тетка сумасшедшая.

В кухне было двое полицейских, мама пригласила их в гостиную, но на это у них времени не хватило. Они начали оскорблять ее прямо на кухне. Мама стояла рядом с моечной машиной, эти двое сидели. Я стоял в дверях, наполовину внутри, наполовину снаружи. У меня духу не хватало смыться, и уж конечно мне не хотелось заходить. Один из полицейских меня подозвал. Не тот, который кричал на маму, другой.

– Эй ты, иди сюда.

Я не двинулся с места.

– Ты понимаешь, что твой брат совершил ужасное злодеяние и что нам нужно найти его, пока он не натворил еще чего-нибудь похуже?

Тут вмешался его напарник:

– Чего-нибудь похуже? Хуже, чем выстрелить в беднягу, который ничего не сделал, в безвинного отца семейства?

Мне трудно было поверить, что мой брат стрелял в кого-то, кто ничего не сделал.

Тот полицейский, что выглядел спокойным, продолжал: