Анатолий Андреев - Машина

Алия обрадовалась. Не столько кино, сколько тому, что Фросин зайдет за ней. Нужно было показать его девчонкам, и не мимоходом, вечером, после университета, а именно так, днем.

Трудно что-то стало Алии с подругами. Неодобряли девчата ее. Чуть ли не бойкот объявили. Кто знает — не то завидовали, не то считали, что не так должно все проистекать, а по порядку. Он должен ухаживать, в кино там приглашать, в гости прийти... Да чтобы не мимо них это прошло, ни в коем разе...

По-видимому Фросин им не поглянулся, потому что девчонки, все трое (Алия не в счет) сидели злые, разговаривали с ним сквозь зубы и явно ждали повода, чтобы указать ему на дверь.

Фросин взъярился, но виду не показывал. Он нашел бы, что им ответить, но помнил об Алии и смирял себя. Вежливо, как ни в чем не бывало, он попрощался и вышел с Алией на улицу. Алия дрожала и едва сдерживала слезы.

А вдоль улицы торопился чуть оттаявший первый весенний ветер. Его босые следы пахли грибами, волглыми деревенскими изгородями и дымом. Чувствовалось, что там, откуда он пришел, еще вовсю лежат синеватые промороженные снега, там живут пока хрусткие утренние заморозки, но уже горчат — раскуси, пожуй, почувствуй — пригретые солнцем почки на покачивающихся ожидающе ветвях. Ветер лез нахально за пазухи и в рукава, гладил нахолодавшими ладошками теплые женские шеи, щекотали ноздри негородскими, бесстыдно будоражащими запахами.

На улицах было ярко и людно. Женщины жмурили обещающе глаза — не то от солнечной синевы высоко над головой, не то от проделок ветра-озорника, не то в щемящем предвидении весны. «Жигули» и «Москвичи» улыбчиво шуршали резиновыми лапами, троллейбусы резво кидались вдоль своей привязи и тут же забывали о ней, принимаясь ловить стеклами бегущие назад отражения. В смуглую щеку Алии уперся теплый солнечный лучик. Ветерок попытался смахнуть его и не смог. Алия прерывисто втянула в себя пропитанный звуками воздух, глянула сбоку в лицо Фросина, тоже омытое расплескавшимся вокруг нетерпением. Что-то в ней дрогнуло и ослабло. Отпустило. Фросин повернулся, неуверенно улыбнулся ей. Улыбка тут же окрепла — обоих захватил и повел неслышный ритм движения вокруг.

И Фросин, и Алия поначалу пытались притвориться, что выходка девчонок нисколько их не задела. Но незаметно у них и вправду отлегло от сердца, и они почувствовали облегчение и благодарность друг к другу — что все обошлось, что не сломалось ничто между ними, не пробежало даже тени. И с неожиданной признательностью оба подумали о девчонках, своей дурацкой эскападой давших им возможность испытать эту благодарность.

Они шли по улицам. Морозец пощипывал уши, пригревало солнце — у него хватало уже силы дать почувствовать свое тепло, но не хватало отогнать мороз. Они вдруг заметили и небо, синей стеной встающее прямо за башнями-девятиэтажками, и ветер, пахнущий талой водой и прелыми листьями, и оголтелое чириканье воробьев на голых пружинистых ветвях.

Фросину вдруг захотелось познакомить Алию с Шубиными, с Сергеем и его женой Ритой, и он тут же сказал Алии об этом. Блаженное состояние умиротворения еще не прошло, еще переживали и он, и Алия освобождение от неловкости, испытанной по милости Алькиных подружек, поэтому обоим мысль Фросина показалась великолепной. Ее наскоро обсудили и решили прямо сейчас сходить к Шубиным. Алия должна была подождать на улице, а Фросин («Только ты недолго, ладно?») — пригласить Сергея с Ритой к себе в гости. Сегодня же вечером — чего откладывать?

Ни Фросин, ни Алия не заметили, что ситуация смотрин повторяется. А может быть, они неосознанно стремились к ее повторению, но на ином уровне и с другим потенциальным исходом, как альтернативу давешнему неудачному знакомству.

Несмотря на помощь Фросина, Алия с уборкой справилась быстро. Остановившись — руки в худенькие бедра — посреди комнаты, она озабоченно огляделась и скомандовала:

— Стол сюда, на середину! Чувствовалось, что ей нравится командовать. Поддерживая воробьиным усилием плывущий по комнате стол, она деловито сообщила:

— Не люблю, когда гости придут, а не готово.

По холостяцкому Фросинскому положению и готовить-то было нечего, но Фросин спорить не стал. Изгнанный с поля боя, он расположился на тахте, с блаженно-растерянным видом поглядывая за происходящими, возникающими ежеминутно переменами. Их не много было числом, перемен. Фросин с удивлением отметил, что их, в общем-то, и нет — все в комнате, кроме стола, по-прежнему. Но и все по-другому. Он не вдумывался, почему вдруг те же вещи, стоящие в тех же местах, сплели баюкающую иллюзию новизны и уюта. Это ясно было и так — достаточно прикрыть глаза и вслушаться в легкие до головокружения шаги и сладкий, чуть слышный, как полузабытый аромат духов, шелест платья.