Анатолий Андреев - Машина

Фросина тянуло прийти пораньше, осмотреться. Но в этом не было смысла, и он пришел в цех почти к восьми. Показав вахтеру у входа пропуск, он медленно прошагал внутрь, с любопытством огляделся — просторный пустой пролет, раздевалка в углу, длинные столы посередине. У стены — отгороженные двухметровыми перегородками службы цеха. Он прошел вдоль них, читая таблички на дверях: «Лаборатория», «Архив», «БИХ», «Нач. цеха».

В крохотном «предбаннике» приютился столик табельщицы. Дверь кабинета была не заперта. Он снял пальто, мельком окинул кабинет взглядом: два стола, у стены ряд стульев, шкаф, железный ящик, именуемый сейфом.

Вышел в цех, остановился, наблюдая. На него не обращали внимания — не знали. А он цепким взглядом схватил сразу все: и торопливо входящих, скидывающих на ходу пальто рабочих, и необжитую пока пустоту помещения, и то, что рабочие мало между собой разговаривают — не перезнакомились еще.

Появился Василий Фомич. Вошел уверенной походкой, отдуваясь от ходьбы. Перед ним расступались, здоровались. Он направился прямо к Фросину, крепко сдавил пухлой рукой его руку. Вслух подивился:

— Ну и рука у тебя, Виктор, как сучок. Жму ее, а она, понимаешь, как деревяшка — твердая и не поддается!

Видно было, что он рад Фросину и ждет одобрения. И Фросин не преминул сказать:

— Просто не верится, Фомич,— ведь цех уже! Когда успел?

Василий Фомич довольно ухмыльнулся:

— По твоему же заданию все заранее готовил!— И деловито спросил, показывая, что не обратил внимания на похвалу, считает ее ни к чему, и без того все сделано, как положено.— Цех сейчас пойдем смотреть или попозже?

— А чего тут смотреть?— удивился Фросин.— Я и так вижу, что все в порядке. Давай начинать работать.

На первое в истории цеха диспетчерское совещание собрались все ИТР. Почти половину Фросин знал. С этого он и начал:

— Кое-кого из вас я знаю. С остальными познакомлюсь в работе. Вы меня теперь тоже знаете. Зовут меня Виктором Афанасьевичем, прошу любить и жаловать.

Фросин смолк. Наступила тишина. Слова были самые банальные, никакой реакции не требовали, и все выжидали. Он продолжил:

— У нас была неделя на раскачку. Сейчас цех практически полностью укомплектован. Люди еще будут приходить, но мало. Давайте начнем работать. Вы — механик?— он обратился к сидящему у двери низенькому, бесцветному, словно полинявшему, мужчине лет тридцати. Тот встал.— Сидите, сидите! У меня к вам пока два вопроса. Первое, в каком состоянии кран-балка? Второе, как обстоит дело с подводкой напряжения на столы монтажниц?

Фомич тихонько хмыкнул — и когда углядел, что напряжение не подано? Механик тихим, каким-то испуганным голосом ответил Фросину, глядя в пол. Это Фросину не понравилось. Не любил он таких людей. Но говорил он толково. Видно было, что во всем уже разобрался, и Фросин переборол в себе антипатию. Все же голос его прозвучал сухо:

— Сколько времени вам потребуется на монтаж крана и подводку питания?

— Дня четыре...— прикинул механик и повторил уверенно: — четыре дня.

— Хорошо. Добавим еще четыре дня на всякие случайности. Итого — восемь. Через восемь дней, к следующему вторнику, чтобы все было готово. И еще одно — сегодня же сделайте в дверях архива окошечко для выдачи документации.

— Да ведь дверь-то железная...— растерянно сказал механик.

— В самом деле?— язвительно осведомился Фросин. По лицам сидящих проскользнула улыбка. Механик растерянно замолчал. Нет, он Фросину определенно не нравился. А Фросин уже обратился к начальнику лаборатории:

— К тебе я зайду сразу после планерки. У всех, у всех побываю,— обратился он ко всем сразу. И опять начальнику лаборатории: — А к двум часам подготовь перечень контрольно-измерительной аппаратуры.

— Есть!— бойко отрапортовал тот. Он уже успел поработать с Фросиным, успел почувствовать, что дело тот знает. Успел также усвоить, что Фросин терпеть не может разгильдяйства. Свое дело начальник лаборатории тоже знал; в том, что у него в лаборатории все в порядке, был уверен, а потому и вообще чувствовал себя уверенно.

Планерка шла хорошо. Бойко шла. В темпе. Впервые Фомич присутствовал на совещании, сидя не на стульчике у стены, а за столом. Дела, которые обсуждались сейчас, были простые и нужные. Фросин говорил то, что нужно, что сказал бы и сам Фомич. Впервые за последние две недели он почувствовал облегчение. Как-то вдруг оказалось, что не нужно все помнить и обо всем беспокоиться, и он поймал себя на том, что опять, понимаешь, попал в зависимость от Фросина. И он опять внутренне заершился, сам зная, что это смешно.