Анатолий Андреев - Машина

Самолет приземлился. Все вышли. Багаж задерживался. Некому было выгружать, не явились рабочие — досматривали где-то короткий предутренний сон. Фросин обрадовался этому. Он помахал прощально своей спутнице рукой, вскарабкался в грузовой отсек и начал бойко распоряжаться там, поднимая и передавая вниз сумки, портфели, чемоданы.

Наконец все было выгружено. Он подхватил свою сумку, спрыгнул вниз и сквозь крепкий — уже не московский, а уральский — морозец зашагал к аэропорту. У самого здания аэровокзала он догнал медленно идущую фигурку в черной шубке.

Трудно сохранять достоинство, ожидая кого-то или что-то. Да еще на морозе. Но у нее был такой же неприступный вид, как и тогда, когда он впервые увидел ее. Она ждала его, но умела не подавать вида, что ждет. Он, пожалуй, все-таки обрадовался ей. И тут же огорчился — все это было ни к чему.

— Шикзаль!— сказал он, больше себе, чем ей. Она не поняла.— Судьба,— пояснил он. Она промолчала.

Они прошли к ночному автобусу. Скорее, это был утренний автобус. Они остановились на задней площадке.

Их руки в перчатках лежали на поручне почти рядом. Тряхнуло, и они соприкоснулись. Автобус бежал уже по ровной, накатанной дороге, но ее рука все еще лежала на его. Он чувствовал прикосновение и знал, что она тоже чувствует. Оба делали вид, что ничего не замечают, но разговор прервался и, когда молчание затянулось дольше, чем на это можно было не обращать внимание, она убрала руку и смутилась, как будто выдала какую-то тайну.

«Ну что?— подумал Фросин.— Ты этого хотел? Этого добивался? Заговорил, заморочил девчонку. А для чего? К чему эти разговоры — с угадыванием ответов и вопросов, с повисшим рядом, между вами и над, «родством душ», которое так и ждет, чтобы заявить о себе, которого нет и вовсе не нужно? Зачем это все, если в тебе вдруг на какой-то короткий миг ворохнулась забытая, усохшая, давно и навсегда умершая надежда на что-то, чего все равно не будет, а может быть, и не бывает и уж точно не должно быть между тобой, Виктором Афанасьевичем Фросиным, тридцати шести лет отроду, человеком без семьи, иллюзий и царя в голове, и ею, твоей умной, чуткой, случайной и очень молоденькой попутчицей...»

Они вышли в центре. Было около шести утра. С перекалом горели фонари. На улицах было пусто. Они прошли вместе до остановки троллейбуса. Фросину надо было на трамвай, но он стоял рядом с ней и молчал. Молчание надо было разрядить. Он начал злиться, что ведет себя как мальчишка, злиться на себя и на нее. От злости он грубо спросил:

— Ну так что, приглашаешь в гости? Чаем напоишь?

Только сказав, он понял, как грубо это прозвучало, и мрачно обрадовался. Действительно, все это ни к чему, и пусть у нее не останется сожалений и приятных воспоминаний. Пусть она вычеркнет его из памяти раз и навсегда.

Она не ответила. Настроение Фросина окончательно испортилось.

Показался троллейбус. Она повернулась к Фросину и быстро сказала:

— Приходи... Но не сегодня и не завтра... Приходи в понедельник. Угощу чаем...— И она вымученно улыбнулась.

Фросин растерялся и от растерянности ненужно спросил:

— Куда приходить?

Она торопливо выхватила из кармана шубки бумажку. Фросин, путаясь в шарфе, достал из внутреннего кармана ручку. Она написала адрес. Троллейбус подкатил к остановке, с шипением открыл дверцы. Она передала Фросину бумажку и ручку. Он, не глядя, сунул их в карман. Она подхватила портфель, но вагон уже тронулся.

— Шикзаль,— опять сказал он. Он вычитал где-то это слово, кажется, у Шефнера.— Судьба, по-немецки. Даже не судьба — рок. Ты учишь немецкий?

— Нет, английский,— она покачала головой. Она не уехала и теперь чувствовала неловкость оттого, что поддалась порыву и пригласила его.

Говорить было нечего. Все уже было сказано, и что бы еще ни сказать, все оказалось бы лишним. Он украдкой разглядывал ее. Она вновь стала неприступной — маленькая беззащитная дама в черной пушистой шубке.

Он знал, что не пойдет к ней и почувствовал сожаление, что все уже кончилось. Кончилось, так и не начавшись.

— Троллейбус...— он тронул ее за локоть. Его ладонь была без перчатки, и он вновь, как тогда, у самолета, ощутил шелковистую мягкость шубки и податливость ее руки. Не было лишь того ощущения удачи и везения. Она вошла в салон. Фросин подхватил сумку и пошел, не дожидаясь, пока троллейбус тронется. На ходу достал из кармана бумажку, развернул одной рукой. Это был ее авиабилет. На обороте было нацарапано: «Короткая 27 - 172». Он смял бумажку и бросил в урну. Все кончилось. Он поспешил на трамвай.