Э. М. Хоумс - Да будем мы прощены

– Никто на ум не приходит, – отвечаю я.

– В какой-то момент редактор по имени Джо Фокс спросил моего отца, не интересуется ли он написанием художественной прозы. Что-нибудь это имя говорит?

– Он ушел, – отвечаю я.

– В другую компанию?

– На тот свет. Скоропостижно, на рабочем месте. Он был редактором Трумена Капоте.

– Тогда понятно, – говорит она. – Мой отец пометил на полях его письма: «Ни за что». Он Капоте ненавидел, терпеть не мог. Говорил, что он среди них худший.

– Среди них?

– Гомосексуалистов. Папа их не любил. – Она замолкает на секунду. – В четверг, в десять утра. Ванда вас проведет.

– Спасибо, – говорю я. – Очень заинтригован.

– Как и должно быть, – отвечает она.

В шесть утра в четверг я уже принял душ, побрился, оделся в один из костюмов Джорджа, прямо из химчистки, и смотрю в сети сайт дешевых парковок в поисках недорогого гаража возле этой адвокатской конторы. В один из старых портфелей Джорджа загружаю ручки и блокноты и отчаливаю.

Паркуюсь в полуквартале от офиса Клер. Я не знал про это, или же знал, но решил забыть? Улицы кишат прилично одетыми людьми. Я себя ощущаю как приезжий провинциал, будто все во мне не так, как нужно. Ошеломленный ощущением дежавю, знаю, что я здесь когда-то был, при других обстоятельствах. Как будто сейчас я живу в альтернативной реальности, и не оставляет неприятная мысль, что инсульт повредил мне мозги сильнее, чем я думаю.

Возбуждение перерастает в злость.

В вестибюле здания охранник спрашивает у меня какое-нибудь удостоверение. Я лезу в карман, нахожу две скатанные вместе двадцатки и пятьдесят – смешные деньги, – и соображаю, что надел костюм Джорджа, а карманы не перегрузил. Меня прошибает пот. Я сознаюсь охраннику, что у меня с собой нет документов.

Он кидает мне кость: предлагает позвонить наверх, попросить Ванду спуститься и провести меня.

Ванда – высокая, чернокожая, деловитая. Обращается со мной как с наглядным пособием: экземпляр рассеянного профессора.

– Прошу прощения, что вам пришлось спускаться, – говорю я в лифте.

– Не вопрос, – отвечает она, и тут двери открываются на двадцать седьмом этаже. – Фирма расположена на этом и следующем этажах.

В фирме тихо. Телефоны не звонят – они мигают, люди передвигаются по коврам беззвучно. Единственное, что слышно, – шелест одежды.

Ванда проводит меня по коридору, отпирает дверь и вводит меня в конференц-зал, заставленный скромной, хотя и дорогой мебелью. В середине стола стоит нечто, напоминающее НЛО, – телефонный аппарат для телеконференций. На дальнем конце стола – две потертые картонные коробки с надписью печатными буквами сбоку: «Р.М.Н.». У меня сердце начинает частить.

– Ваш рюкзак придется оставить у меня, – говорит Ванда.

– Рюкзак?

– Сумку.

Она показывает на то, что я держу в правой руке.

– Портфель Джорджа?

– Да.

– Там для заметок, – хлопаю я по портфелю, – бумага и ручки.

– Посторонние материалы не разрешены. У нас свои. – Она показывает на лежащие на столе блокноты и карандаши. – И, пожалуйста, цитаты не длиннее семи слов подряд.

Я киваю, отдаю ей портфель. Она мне вручает соглашение о конфиденциальности на трех страницах. Подписываю, не читая.

– Сколько у меня времени? – спрашиваю я.

– Я здесь до пяти.

– Благодарю вас.

Она собирается уходить, но поворачивается обратно:

– Вы под постоянным наблюдением. Так что без глупостей.

– Мне позволено распаковывать коробки?

– Да.

– А перекладывать материалы?

– На столе перчатки. У вас же нет аллергии на латекс?

– Никакой, – отвечаю я. – Все прекрасно.

Я надеваю перчатки, представляя себе, что я – врач, а РМН – пациент. Невероятно волнуясь, открываю старую коробку. Вижу почерк Никсона – и кровь бросается в лицо. Щеки горят, ладони в перчатках потеют. Хорошо, что я один – потому что, честно сказать, я перевозбужден, как двенадцатилетний подросток, впервые листающий журнал с голыми девицами.

Я касаюсь бумаги, которой касался он. Это не копия, это она и есть. Стандартные листы покрыты густым синим курсивом Никсона – с зачеркиваниями, с абзацами, подчеркиваниями, номерами. Зачастую на странице несколько заголовков, куски с номерами 1, 2, 3, 4.

Он совершенно буквально дышит на этих страницах. Тут его мысли, его идеи. На полях нацарапано: «Ешь меньше соли. Вместо нее добавь перца. Или корицы». И отвечает сам себе: «Терпеть не могу корицу, она похожа на грязь».

Держа в руках эти изрядно потертые страницы, я чувствую, как меня захлестывает удовольствие. «Посмотрите, потом поговорим», – слышу я голос Джулии. Думаю о том, как она в декабре шестьдесят восьмого вышла за Дэвида Эйзенхауэра, внука генерала и бывшего президента. Меньше двух месяцев прошло после победы Никсона на выборах. А венчал их не кто иной, как преподобный Норман Винсент Пил – «мистер Сила-Позитивного-Мышления».