Евгений Бабушкин - Песенка песенок

10. Впрочем, никакой Анны-Алины не было, никого кроме них с Энди не было, ребе Зацовер всё придумал, за закрытой дверью была их бывшая спальня, книги жены и её вещи, её штучки, её набор трусов с героями Союзмультфильма, её зелёный велосипед. Ребе Зацовер поставил замок, запер дверь и забыл, куда положил ключ. Иногда он смеялся без веселья, иногда молчал.

— Что-то в моей жизни машинальное, машинальное что-то в моей жизни, — сказал ребе Зацовер.

— Надо жахнуть, а потом ещё жахнуть, — сказал Энди Свищ и предложил водки.

11. Иногда ребе Зацовер гулял. Он выбирал квадрат и гулял по квадрату. Цвела черёмуха, район оброс словами. Всё строили и строили. Быстрые подростки писали на строительных заборах: «долой фашизм», «пофиг на нацию». В соседнем дворе обижались и писали поверх: «долой иудаизм», «пофиг на нацию черножопых».

Однажды Энди Свища поймали фашисты и выбили ему много зубов. Он стал похож на пишущую машинку. Это были те самые парни из третьего класса, у которых он, злой пэтэушник, отнимал жвачку.

— Эфо фамое непияфное, — сказал Энди Свищ.

— Смешно, — сказал Зацовер, — хожу живой еврей, а бьют тебя.

— Пофому фо вы вфе фкоты, — сказал Энди Свищ.

12. Ребе Зацовер сказал:

— Я написал роман. Всем романам роман. Некоторых людей смастерили только для того, чтоб они встали во фрунт и записались в герои моего романа. Идет такой Хрен Хреныч. Мысленно стучит по ступеням шпорами. Представляет, что сделает с женой и дочерью, когда вернется с работы. Кладет ладонь на дверь, толкает. А там вместо двора-колодца — а ничего. Я ещё не придумал. И так вот они живут, добрососедствуют. Сжимают в руках мясо ближнего своего. Облизывают в полусне горькие губы. Некоторые даже любят детей и ходят в музей посмотреть на квадрат Малевича. Глядят: квадрат. А за ним — а ничего. Малевич не придумал. Смертная жизнь. Сами себя опишите с ног до головы. Что скажешь, Энди?

— Дерьмо. Мало наркоты и приключений.

13. Ещё Энди Свищ сказал:

— Слушай, только двадцать процентов женщин любят минет. Ты понимаешь, только каждая пятая тёлка любит сосать. Остальные делают это через силу. Я не хочу, чтобы мне сосали через силу. Я уважаю женщин.

— Уваженья мало, борись за их права, — сказал ребе Зацовер.

— А вообще нам нужна тёлка. Просто чтобы рядом была. Без женщины мужчина превращается в куль с говном.

14. Ребе Зацовер опустошил запретную спальню, а вещи жены сложил в четыре пакета и расставил по углам. Он почувствовал себя в заброшенном магазине. Он обнял зелёный велосипед и лёг рядом с ним. И почувствовал себя в заброшенном театре. Лучше магазин.

15. И въехала незнакомка Таисия, и молча поставила рыжий чемодан, и уснула. От неё пахло цветами и водкой.

— Она как та девочка из девятого класса, на которую посматривал, а подкатить не решался. Как та кофейная попутчица в лазоревой футболке, в поезде с юга на север. Совокупный образ всех барышень, о коих грезил в полусне, — поэтично сказал Энди Свищ.

А ребе Зацовер подумал, что незнакомка Таисия будет лежать там, где лежала жена, и его улыбка стала запятой.

16. Незнакомка Таисия вытащила пачку рваных, но крупных купюр и отправила Энди Свища вставить зубы. А Зацовера посадила рядом, перед пустым экраном.

— Вот у вас обычный трубко-лучевой кинескоп, корейский, — сказала незнакомка Таисия. — А половина страны мечтает о таком же, но жидко-кристаллическом, плоском, как небо. Что скажешь?

— А другая половина — сказал ребе Зацовер, — именно о таком, как у нас, мечтает. Потому что в их зассаных домах стоит чёрно-белый ящик «Радуга».

— Но показывают-то одно и то же. Можно даже сказать — и вовсе ничего не показывают.

— Без телевизора всё равно хуже. Придётся друг на друга смотреть.

— А половина людей не хочет лица ближнего. Им бы красивые пятна на кинопленке.

— А другой половине — хоть что-нибудь без гноящейся раны и бельма.

— Давай дружить, — сказала незнакомка Таисия. — Я принесу водки.

17. Однажды они выпили ещё водки и деньги кончились. Энди Свищ опять блевал — но нежно, с балкона, на жигули с разорванным капотом. Таисия зажгла длинную макаронину и сделала вид, что курит.

— Это предпоследняя макаронина, — сказал ребе Зацовер. — Дальше только пшено и пельмени, они огнеупорны. А потом всё.

— Никогда не говори «всё». Потом будет ещё кое-что, — сказала Таисия. — Мне было трудно, меня трогали четверо у забора. Но вот я здесь.

— Мне тоже трудно. Я хочу ничего не делать, только жрать овощи и спать на солнце! — сказал Энди Свищ и сел на стол. — Можно же? Можно? Моя высокая культура речи и быта — это маскировка. Я же ПТУ закончил. И блюю на чужие жигули. А мог бы — на собрание сочинений Шкловского. Или на своё собрание сочинений.