Маргарет Этвуд - Слепой убийца

Все три были красивы – как бывают красивы в этом возрасте все девочки. Такую красоту не скроешь и не сбережешь: это свежесть, упругость клеток; она дается даром, временно, и повторить её невозможно. Но все они были недовольны собой и уже пытались себя изменить – улучшить, исказить, умалить, втиснуть в невероятную воображаемую форму, выщипывая и рисуя на лицах. Я их не порицаю: сама делала то же самое.

Я сидела, подглядывая за Сабриной из-под полей обвислой летней шляпы и подслушивая пустую девчачью болтовню, которой они прикрывались, будто камуфляжем. Ни одна не говорила, что думала, ни одна не доверяла остальным, – и правильно: невольные предательства в этом возрасте свершаются ежедневно. Две блондинки; только у Сабрины волосы темные и блестящие, как спелая вишня. Вообще-то она не слушала подружек и не смотрела на них. За напускным безразличием её взгляда, должно быть, зрел бунт. Я узнала эту суровость, это упрямство, это негодование принцессы в заточении, – их держат в тайне, пока не накоплены силы. Ну держись, Уинифред, удовлетворенно подумала я.

Сабрина меня не заметила. Точнее, заметила, но не узнала. Девочки поглядывали в мою сторону, шептались и хихикали. Такое я тоже помнила. Ну и чудище эта старушенция! Или что-нибудь посовременнее. Думаю, из-за шляпы. Давно прошли времена, когда она считалась модной. В тот день для Сабрины я была просто старой женщиной – пожилой женщиной, – непонятной пожилой женщиной, но не поразительно дряхлой.

Когда они ушли, я направилась в туалет. На стене увидела стишок:

Юные девушки теперь напористее, чем когда-то, но пунктуация у них лучше не стала.

Когда мы с Уолтером наконец разыскали «Преисподнюю», которая (сказал Уолтер) обнаружилась не там, где он её видел в последний раз, – окна забегаловки оказались забиты фанерой, на фанере – какое-то объявление. Уолтер покрутился у запертых дверей, как собака, потерявшая зарытую кость.

– Похоже, закрыто, – сказал он. Постоял, засунув руки в карманы, и прибавил: – Вечно они все меняют. Невозможно привыкнуть.

После розысков и нескольких неудачных попыток мы смирились с сальными ложками «Давенпорта» – виниловые стулья, на столиках – автоматические проигрыватели, набитые «кантри» и кое-чем из ранних Битлов и Элвиса Пресли. Уолтер поставил «Отель разбитых сердец», и под эту песню мы поедали гамбургеры и пили кофе. Уолтер заявил, что заплатит сам – опять, конечно, Майра. Наверное, сунула ему двадцатку.

Я съела только полгамбургера. Целый не осилила. Уолтер доел остальное – сунул разом в рот, словно по почте отправил.

На обратном пути я попросила Уолтера проехать мимо моего старого дома – того, где я жила с Ричардом. Дорогу я помнила прекрасно, но дом не сразу узнала. Такой же чопорный, неизящный, громоздкий, с косыми окнами, темно-бурый, как настоявшийся чай, но теперь по стенам вился плюш. Деревянно-кирпичное шале, когда-то кремовое, стало яблочно-зеленым, и тяжелая парадная дверь тоже.

Ричард был против плюща. Когда мы въехали, плющ кое-где рос, но Ричард его изничтожил. Плющ разъедает камень, говорил Ричард, лезет в трубы и приманивает грызунов. Тогда Ричард ещё объяснял, почему думает и поступает так, а не иначе, и старался внушить мне те же причины мыслей и поступков. Потом он на причины плюнул.

Передо мной мелькнула картинка: я в соломенной шляпке и светло-желтом платье – ситцевом, потому что очень жарко. Конец лета. Со дня свадьбы прошел год. Земля – будто каменная. По наущению Уинифред я занялась садоводством: нужно иметь хобби сказана она. Уинифред решила, что мне стоит начать с сада камней: если растения не выживут, хоть камни останутся. Погубить камни у тебя силенок не хватит, пошутила она. Уинифред прислала мне, как она выразилась, трёх надежных людей; они вскапывают землю и укладывают камни, а я сажаю растения.

В сад уже привезли заказанные Уинифред камни – небольшие и крупные, прямо плиты; разбросанные или громоздившиеся друг на друга рассыпанным домино. Мы все стояли в саду – три надежных человека и я – и глядели на свалку камней. Надежные люди были в кепках, а пиджаки сняли, открыв подтяжки, и закатали рукава; они ждали указаний, а я не знала, что сказать.

Тогда я ещё хотела что-то менять – что-то делать самой, пусть из почти безнадежных материалов. Я думала, у меня получится. Но я абсолютно ничего не знала о садоводстве. Мне хотелось расплакаться, но тогда все было бы кончено: надежные люди стали бы меня презирать и перестали быть надежными.