Ингеборг Бахман - Малина

Пройдет еще час, и я смогу лечь в свою кровать и укрыться пышной деревенской периной, ведь вечером в Зальцкаммергуте всегда прохладно, снаружи будет что-то стрекотать, да и в комнате что-то начнет жужжать, я вылезу из постели, обойду комнату в поисках жужжащего, гудящего насекомого, но так его и не найду, а потом на абажуре моей лампы будет тихо греться мотылек, его я могла бы прихлопнуть, но он-то как раз не причиняет мне зла, так что тронуть его я не могу, чтобы довести меня до убийства, ему надо было бы издавать звуки, производить невыносимый шум. Я достаю из чемодана несколько детективных романов, мне необходимо еще немного почитать. Но, перелистав две-три страницы, я замечаю, что эту книгу уже читала. «Убийство — не искусство». На пианино лежат Антуанеттины ноты, два тома «Музыки и песен», я раскрываю их наугад то на одной, то на другой странице, пробую сыграть несколько тактов, которые учила в детстве. «Дрожи, Византия!»… «Восстань, феррарский князь»… «Девушка и смерть»… марш из «Дочери полка»… «Ария с шампанским»… «Последняя летняя роза». Я тихо напеваю, но фальшивлю, беру слишком низко: «Дрожи, Византия!» Потом еще тише, но точно: «Вино, что только взглядом пьешь…» [56] Слова из мелодрамы Артура Шёнберга «Лунный Пьеро».

Сразу после завтрака, за которым мы с Атти сидим вдвоем, мы уезжаем на его моторной лодке. Атти повесил себе на шею хронометр, а мне дал багор с крюком, не справившись, я хочу этот багор ему отдать и роняю его. «Ты что, не в своем уме? Ты оттолкнуться должна этим багром, мы бьемся о причал, давай, отталкивай лодку!» Вообще Атти никогда не кричит, но в лодке он не кричать не может, одно это способно заставить меня возненавидеть лодки. Теперь мы отчаливаем, подав назад, Атти поворачивает, а я думаю про все годы в моторных лодках, на озерах и на морях, я снова вижу пейзаж тех лет, так вот оно, забытое озеро, это было здесь! Атти, которому я хочу объяснить, как это, по-моему, чудесно — лететь, разрезая воду, вообще меня не слушает, ему бы только попасть на место вовремя, до старта. Мы болтаемся поблизости от Санкт-Гильгена. После первого выстрела проходит еще десять минут, потом раздается наконец второй выстрел, и теперь каждую минуту убираются знаки. «Видишь, сейчас они уберут последний!» Видеть я, правда, ничего не вижу, зато слышу стартовый выстрел. Мы идем позади стартовавших парусников, единственное, что я еще замечаю, — что одна из яхт перед нами делает поворот через фордевинд, это она перешла линию ветра, объясняет Атти, и дальше мы идем самым малым ходом, чтобы не мешать регате, Атти, качая головой, наблюдает за маневрами этих унылых парусников. Иван, наверно, очень хорошо водит яхту, мы будем плавать вместе в будущем году, может быть, на Средиземном море, — наши маленькие озера на Ивана впечатления не производят. Атти кипятится: «Господи, да у этого не все дома, он держит слишком круто к ветру», тот ложится на другой галс, а я показываю на третьего, который пошел быстрее, в то время как остальные почти заштилели. «Он себе заказал персональный шквал!» «Что заказал?» И Атти очень толково объясняет, что, но у меня перед глазами забытое мною озеро со всеми этими игрушками, я бы хотела ходить здесь на яхте с Иваном, но подальше от всех остальных, даже если придется обдирать себе руки и поминутно проползать взад-вперед под гиком. Атти направляет лодку к первому бую, который все должны обогнуть, он совершенно ошеломлен. К бую же надо подойти вплотную и повернуть, второй отстал теперь минимум на пятьдесят метров, а вон тот парусник-одиночка вроде и не замечает ветра, и тут я в довершение всего узнаю, что ветер бывает истинный и вымпельный, мне это очень нравится, я смотрю на Атти с восхищением и повторяю урок: в парусном спорте главное — это вымпельный ветер.

Атти смягчило мое участие, и теперь вон тот яхтсмен уже не так смешно сидит у себя на палубе, только ему надо еще дальше отсесть назад, ну наконец-то, теперь он двинул вперед. Давай, давай! Он так уютно устроился, говорю я, но Атти, снова раздраженный, говорит, что ничего уютного тут нет, этот парень думает только о ветре и о своей яхте, а я смотрю на небо и, пытаясь оживить свои познания в планерном спорте, вспоминаю, что такое термический ветер, как обстоит дело с восходящими тепловыми потоками, и перевожу взгляд — картина меняется, озеро уже не такое, как было, сверкающее или свинцово-серое, ведь эти темные полосы что-то значат, вот две яхты уваливаются под ветер, воздух опять почти неподвижен, и они пытаются наполнить паруса. Мы опять какое-то время идем за ними следом, до последнего буя, — становится прохладно. Атти полагает, этой регате дадут «отмену», нет же никакого смысла продолжать, продолжать действительно нет смысла, Атти-то знает, почему он не участвует в этой регате. Мы едем домой, нас подбрасывает на более высокой волне, но Атти вдруг выключает мотор, потому что навстречу нам плывет Лайбл, он тоже здесь, в Санкт-Гильгене, а я спрашиваю Атти: «Что это там за большой пароход?» Атти кричит: «Да какой это пароход, это же…»