Василий Аксёнов - Весна в Ялани

Из конуры, обложенной вокруг, кроме фасада её, сеном, вскинув веки и сверкнув глазами, не поднимая при этом от лап морды, мельком глянула на Фёдора собака, но выскакивать из своего логова и лаять на гостя, чтобы предупредить, хотя бы ради порядка, о его появлении хозяев, не стала. Мороз – только пригрелась чуть, не хочется ей, может, шевелиться. Да и любому бы, коснись…

Метёлкой – голиком, по-местному – не обметая, лишь постучав по очереди, чтобы сбить с валенок мало-мальски снег, ногами о ступеньку крутого и высокого крыльца, Фёдор поднялся на него, зашёл в освещённые сенцы, резко пахнущие квашеной капустой и черемшой, прошагал ими по застеленным самоткаными дорожками половицам, потянул рукой за стылую, обындевевшую железную скобу, открыл обшитую войлоком дверь и, пропустив вперед себя клуб изворотливой, мохнатой будто, изморози, оказался в натопленной прихожей, с ещё шумящей и помигивающей ало из щелей буржуйкой. Изморозь кинулась под стол – там и пропала – совсем исчезла или мимикрировала.

Судя по запаху, картошка варится на печке. В эмалирован ной коричневой кастрюле. Чайник под боком у неё, словно телёнок подле матки, эмалированный же и коричневый, пускает пар, как будто балуясь.

Николай, в просторных чунях – серых пимах с обрезанными голенищами, – исполняющих роль домашних тапочек, с красным махровым полотенцем на плечах, в синих сатиновых трусах и в заправленной в них белой растянутой хлопчатобумажной майке, сидит прямо, как будто на документ собрался сфотографироваться, не отвалившись к спинке и не сгорбившись, на мягком диване, смотрит телевизор, показывающий, но не говорящий.

Волосы и борода у Николая длинные, не стриженные, чёрные, как у цыгана, без седины. Расчесал недавно их – свисают ровно, как приглажены. Усы тоже чёрные, но с терракотовой примесью, словно мелированные или испачканные в яичном желтке. Роста Николай среднего, телом худой, постный, как говорят здесь; живот впалый, как у борзой или у гончей, хоть и никто и никогда, даже тогда, когда он был мальчишкой, не видел его бегающим или быстро шагающим – всегда вразвалочку, спокойно. Ходит Коля, как говорил про него его дедушка по матери, Фоминых Харитон Степанович, в штаны будто наклавши . Но на работу Коля тщательный , за что берётся, делает усердно, не поспешит даже и под приказом, если это может повредить делу.

На свет Николай появился в Ялани. Закончил здесь восемь классов, десятилетку – в Полоусно. С одной четвёркой – по черчению, а остальные – всё пятёрки. Занимал даже первое место на математической олимпиаде, куда, правда, его с трудом смогли вывезти, – так упирался, не хотел. Пообещали дать ему – в любом случае, выиграет он или не выиграет, лишь бы за школу поучаствовал – в начале мая, когда, поднимаясь в верховья, начинает жорко клевать в речках налим, недельный отпуск от занятий, только тогда он согласился. Надо сказать, что обещание преподаватели исполнили – Коля натешил свою душу, просидев несколько бессонных ночей на берегу разлившейся Кеми. В Елисейский педагогический институт готовы были принять его без экзаменов – такие подавал надежды. Не оправдал Коля ожиданий – поступать в институт отказался, не выбрал лёгкий путь. Ушёл в армию. Служил в Иркутской области. Узнав, что он заядлый рыбак, выяснив, что не ленивый, не болтливый, сразу же после сержантской учебки десантировали его на заимку, кафтановскую избушку , на берег небольшого таёжного притока Витима, где он всю оставшуюся службу, полтора года, ловил для командиров рыбу. Когда те, устав от воинской обыденности, приезжали расслабиться – поудить и, больше-то, попить водки, закусывая пойманными и завяленными или закопчёнными Колей хариусами и ленками, – топил им баню, загодя для них заготовив берёзовые и пихтовые веники. А когда они уезжали – мыл посуду и постепенно прибирался в двухэтажной избушке, избавляя её от оставшихся после отдохнувших офицеров пустых бутылок и консервных банок, ну и иного мусора – окурков; чинил сети, плёл из прутьев краснотала мордушки, строил заездок; оружия при нём не было – не охотился. Демобилизовавшись, имея на руках билет на поезд, Коля отправился в Ялань почему-то пешком. Когда у него об этом после спрашивали, отвечал на это Коля так: моча, мол, в голову ударила, вот и подался… но не жалею, добавлял он. Вышел из части весной, в конце апреля, домой пришёл осенью, к Покрову. Кем только потом ни работал и безработным сколько ни сидел – не по своей, конечно, воле, а по всеобщей безработице, – но никуда поступать и учиться дальше не стал – Ялань покинуть не осмелился, не пожелал ли. Любил он с детских лет, чуть ни с яслей, Катерину Голублеву, свою ровесницу. Но без взаимности. Храня в сердце чувство первой влюблённости, никому в этом не открываясь, так ни на ком и не женился. Лет двадцать назад, как раз под Рождество, сошёлся Коля с Лушей, два года спустя после того, как умер избитый охотниками в тайге её муж, тоже кержак. Скоро и дата их совместной жизни. Отмечать её не будут, если и вспомнят. Юбилеи тут не празднуют, как и раньше не было принято, так и поныне не привилось.