Валери Тонг Куонг: Простишь – не простишь

Наш сын погрузился в глубокий сон. Пока неизвестно, долго ли он продлится.

– Но он непременно очнется, ручаюсь!

Есть и хорошие новости. Тут я с сомнением хмыкнул. Многочисленные исследования позволяют с уверенностью утверждать, что грудная клетка в целости и сохранности, все внутренние органы нормально функционируют, суставы и связки в полном порядке, ни единого перелома конечностей, только ушибы, ну, еще бок пропорот и со щеки полностью содрана кожа. Иными словами, кроме черепно-мозговой – ничего серьезного.

– А что вы скажете о последствиях травмы, доктор? Какие осложнения могут возникнуть?

Прежде я слушал ее со страхом, думая лишь об одном. Вот сейчас она произнесет что-нибудь ужасное, непоправимое. Инвалидность. Задет спинной мозг. Церебральное расстройство. Односторонний паралич. Полный паралич. Тетраплегия [3]. Однако ничего такого я не услышал. Поэтому пришел к выводу, что мы чудом избежали самого плохого . Испытание, конечно, не из легких, но в скором времени все наладится.

К сожалению, доктор Наталья Начева еще не успела сказать нам самое главное. Она отвела со лба белесую прядь, придвинулась поближе, ласково взяла за руку Селесту, затем меня, будто на спиритическом сеансе. Наверное, надеялась таким образом ослабить напор потока информации, смягчить удар, не понимая, что подобные приготовления пугают, а не успокаивают.

– О последствиях еще рано говорить, мсье. Сперва Мило должен очнуться. Потом через сутки или через двое его осмотрит невролог. Мальчик перенес травму, болевой шок, тяжелейшую операцию. Понимаете, мсье?

Если бы я хоть что-то понимал! Мой единственный сын, красивый, зеленоглазый, веселый, подвижный, живой, восприимчивый, энергичный, которому все сулили прекрасное будущее, всего за какие-то жалкие два часа превратился в живой труп, опутанный проводами, катетерами, капельницами. Ему вскрыли черепную коробку, у него в мозгу копались, затем накачали его обезболивающим. Абсолютно чужие, незнакомые люди упорно боролись за его жизнь, оперировали, перевязывали, несли, укладывали, облегчали страдания.

А где были мы в это время? Всего в двух шагах от больницы родители, мать и отец, ни о чем знать не знали, сидели себе у нотариуса в мягких удобных креслах а-ля Людовик XV и лицемерно умилялись, слушая его речи о бесчисленных добродетелях дарительницы и бесконечных обязанностях тех, кто принял ее дар.

Нет-нет, честно говоря, я ничегошеньки не понимаю. Это какой-то дикий, бессвязный, бессмысленный бред, путаница, неразбериха.

Доктор Наталья выдержала паузу.

– Вам нужно морально подготовиться к тому, что отныне многое в вашей жизни изменится, – заговорила она наконец. – И для вашего мальчика, и для вас – для всей семьи.

При взгляде на Селесту у меня болезненно сжалось сердце. Она побледнела еще больше. Блуждающий взгляд скользил с предмета на предмет, потом устремился к окну. Снаружи, будто шум прибоя, доносился мерный шелест тополей у парковки. В мрачном кабинете нас было трое, но внезапно я почувствовал, что остался один-одинешенек, испуганный, всеми покинутый. Мерзкий сладенький голосок внутри, назойливый, неотвязный, успокаивал, уговаривал, сначала шепотом, а затем все более властно, настойчиво: «Послушай, Лино, давай примем меры, понимаешь, о чем я? Ты ведь должен быть сильным, поддерживать, помогать. Доктор сказала: « Многое в вашей жизни изменится. Его осмотрит невролог» . Нужно морально подготовиться, разве не так? Проверенное надежное средство, костыль, на который ты обопрешься, пока все не срастется, а затем отбросишь к чертям. Сейчас ты в нем нуждаешься. Не бойся, это лишь временно, ненадолго. Мы не увязнем, не потонем, не привыкнем, ничего такого, поверь! Просто подлечимся, справимся с паникой, выйдем из кризиса, вот и все».

Я в ужасе подскочил и выбежал из кабинета, не извинившись, ничего не объяснив. В коридоре сидела в засаде Жанна. Она проводила меня неприязненным взглядом. Я заперся в туалете, бросился на пол и принялся отжиматься без остановки.

Раньше физические упражнения безотказно помогали справиться с пагубной тягой, от которой кружится голова и скручиваются внутренности. Отжимания отгоняли заразную злую уверенность, будто другого выхода нет, позорное чувство бессилия, разъедающий страх. Но сейчас я так устал и измучился, что одной силы воли оказалось мало. Проклятая зависимость слишком долго играла со мной в кошки-мышки. Я сделал двадцать пять отжиманий, а на двадцать шестом повалился набок и разрыдался, как паршивый сопляк, повторяя: «Мило, Мило…»