Владимир Бартол - Против часовой стрелки

Она помнила о том, что не хватает денег, что у них нет ковров и что она часто остается одна. И еще о том, что все-то она себе представляла иначе, черт знает как, а только совершенно по-другому.

Тогда он впервые ясно ощутил, как счастье, ради которого он пожертвовал даже спокойствием собственной совести, уплывает у него из рук. А не есть ли это расплата за эгоизм, спрашивал он себя. Или я должен поддаться ее мещанским привычкам, ее вкусу, ее несуразным желаниям? В конце концов он занял деньги — даже теперь при мысли об этом кровь бросалась в голову — и купил ей велосипед. Она очень обрадовалась, но едва поинтересовалась, как и где он раздобыл деньги. Он делал вид, что тоже радуется, хотя покупка велосипеда тяготила его душу, словно самый страшный грех.

Этот велосипед, сказал он себе, был совершенно ни к чему. Велосипед есть велосипед. Поступок на самом деле был смешным. Он представлял, как Мария сейчас, когда ждет его, ездит на велосипеде. Велосипед не имеет никакого отношения к человеческому счастью. Пусть я нарушил свои принципы, пусть купил его, все равно зря.

Кто знает, думал он иногда, быть может, и эта жизнь, что течет тут в домике, — тоже только обман? И не исчезло ли давным-давно все, что очаровывало меня, когда я наблюдал за ними?

Порой караульному казалось, что он видит их сидящими у лампы и прикидывающими, как бы повыгоднее потратить свои заработанные. Он утаил несколько монет на пол-литра вина в железнодорожном буфете, а она чувствует, что цифры где-то расходятся. Они не смотрят друг на друга и, уже лежа в постели, долго не засыпают и не знают, о чем говорить.

А может, уверял он себя, и эти двое представляют свою дальнейшую жизнь каждый по-своему. И когда в один прекрасный день они поймут это, не станут ли ссориться из-за мелочей?

Такие мысли заставляли караульного еще внимательнее приглядываться к ним. Он бы с удовольствием подслушал, о чем они говорят, когда в воскресный полдень лежат себе в саду, а рядом в большой плетеной корзине спит ребенок. Она все еще ходила встречать его. Нужно было признать, что она стала очень красива, расцвела, пополнела, потемневшие волосы подобраны. Женщина казалась умиротворенной, и он бы многое дал, чтобы хоть на мгновение заглянуть в ее глаза. Муж ее тоже как будто окреп. Когда обнимал ее за плечи, она должна была ощущать уверенность и надежность его руки. Караульный часто видел, как он сажал ребенка на закорки и скакал возле дома.

И Мария была такой же, до тех пор, пока взор ее не потух от сдерживаемой боли, от страха перед жизнью, которая непонятным образом обманула ее.

«Я еще не жила!» — сказала она ему однажды.

Это, однако, удивило его.

«А что, по-твоему, означает жить?» — спросил он.

«Наверно, не только стирать пеленки, — бросила она, — каждый день считать гроши, стоять в очередях то за молоком, то за мясом, то за картошкой. А потом ждать мужа, чтобы выстирать ему рубашку, и он уйдет опять. Наверно, и ты не думаешь, что это рай?»

«Какой же, по-твоему, должна быть жизнь?» — наконец с трудом выдавил он.

«Да ну тебя! — произнесла она обиженно. — Нет у тебя ни глаз, ни сердца!»

Он никогда прежде не думал о суетных, житейских мелочах. Жизнь была ему интересна только тогда, когда нужно было организовать бригаду, построить железную дорогу или помочь в заготовке леса.

Да, далеко мы зашли, подумал он тогда, очень далеко. Она упрекает меня в безденежье, и это теперь, в такую эпоху, когда даже люди, стремления которых опережают возможности и время, ограничивают свои желания и потребности. А жизнь, и такая, прекрасна.

Может быть, это от молодости, убеждал он себя, Мария еще ребенок, неопытный и жаждущий. Ребенок не умеет быть сильным.

После того разговора он стал молчаливым и все больше думал о том, что пути их расходятся там, где должны были сходиться. Может, в этом виноват ее характер, спрашивал он себя. Но ответа не находил, потому что любил ее. Он не мог ей отказать в добром сердце, нежности, рассудительности, заботливости. Все больше он задумывался о ее желаниях. Первое желание — создать уютный и удобный дом. Второе — запереться в нем наедине со своим счастьем, открывать двери только в крайних случаях, зато закрываться от проблем, как простые люди называют жизнь. Для человека, привыкшего спать под открытым небом, наш дом и приятен и удобен, рассуждал он тогда. Что же касается счастья, то он не представлял отчетливо, каким оно должно быть. Пускаясь в бесплодные споры о том, что такое счастье, они не смогли прийти к разумному решению. Он утверждал, что нетребовательные люди тоже могут быть счастливы, а если и не вполне, то довольствуются малым. Конечно, еще далеко до того, чтобы все были счастливы, как они того желают. По крайней мере люди уже уверены, что все зависит от них самих, и вера в жизнь постепенно растет. Впрочем, он совсем не представляет, что для Марии означает счастье. Она упрекала его в том, что он совершенно не понимает ее, а может быть, даже специально не хочет понять. Она несчастлива вовсе не оттого, что у них не хватает денег. Нет, нет, просто в их жизни все шиворот-навыворот, все, абсолютно все. Что именно, она не могла объяснить и только жалобно расплакалась.